«Другое настоящее» — книга о варианте постковидного социализма

Янис Варуфакис, бывший министр финансов Греции, написал новую книгу — «Другое настоящее», в которой экономист представляет будущее, преобразованное Covid-19, и обрисовывает смелое видение демократического социализма. Обзор своей книги Янис Варуфакис опубликовал в информационном агентстве The Guardian в статье «Капитализм не работает. Вот альтернатива», перевод которой мы предлагаем нашим читателям. * * * Когда в 1980-х годах Маргарет Тэтчер выдвинула свой тезис о том, что «альтернативы капитализму нет», я был возмущен, потому что в глубине души я чувствовал, что она права: у левых не было ни заслуживающей доверия, ни высококачественной альтернативы капитализму. Левые отлично умеют определять, что не так с капитализмом. Мы лирически рассуждаем о возможности некоего «другого» мира, в котором человек вносит свой вклад в соответствии со своими способностями и получает доход в соответствии со своими потребностями. Но когда нас подталкивают к описанию полноценной альтернативы современному капитализму, на протяжении многих десятилетий мы колеблемся между уродливым (казарменным) социализмом и усталым (социал-демократия) социализмом, который финансовая глобализация сделала невозможным. В 1980-е годы я участвовал во многих дебатах в пабах, университетах и муниципалитетах, заявленной целью которых была организация сопротивления тэтчеризму. Я вспоминаю свою оправдывающуюся мысль каждый раз, когда слышал выступления Мэгги (Маргарет Тэтчер — прим. ред.): «Если бы у нас был такой лидер, как она!» Я, конечно, не питал иллюзий: программа Тэтчер была деспотичной, антиобщественной и являлась экономическим тупиком. Но, в отличие от нас, она понимала, что мы живем в революционный момент. Послевоенное классовое перемирие закончилось. Если мы хотели защитить слабых, мы не могли позволить себе обороняться. Нам нужно было выступать так же, как это делала она: отказаться от старой системы ради новой. Не ради антиутопии Мэгги, а совершенно новой. Моя критика капитализма ничего не значила, если я не мог ответить на насущный вопрос «Какова альтернатива?» Увы, у нас не было представления о новой системе. Вместо этого мы занимались перевязкой трупов, пока Тэтчер копала могилы, чтобы расчистить путь для своего порочного нового капитализма. Даже когда мы вели великолепную борьбу в защиту сообществ, которым требовалась наша помощь, наши реальные дела были ярким примером «анахронизма»: борьба за сохранение грязных угольных электростанций или за право мужчин из правых профсоюзных движений заключать грязные сделки за закрытыми дверями с представителями профсоюзов вроде Роберта Максвелла и Руперта Мердока. Когда в 1991 году распался Советский Союз, у нас, у левых — социал-демократов, кейнсианцев и марксистов — было чувство, что мы проживём остаток наших дней как неудачники истории. Точно так же в 2008 году, когда обанкротился Lehman Brothers, для приверженцев неолиберализма история вспыхнула с такой же разрушающей душу силой. Несколько лет спустя капитализм тотального цифрового контроля заставил техно-евангелистов, которые видели в Интернете непреодолимую глобальную демократическую силу, также отказаться от своих иллюзий. Два года назад я решил, что нам нужен план, понимание того, как демократический социализм может работать сегодня, с нашими нынешними технологиями и несмотря на наши человеческие недостатки. Мое нежелание предпринимать такие попытки было огромным. Два человека помогли мне преодолеть это. Одна из них — Даная Страто, моя подруга. С той недели, когда мы впервые встретились, она говорила мне, что моя критика капитализма ничего не значит, если я не смогу ответить на ее насущный вопрос: «Какова альтернатива? И как именно будут функционировать такие вещи, как деньги, компании и жилье?» Вторым и наиболее неприятным источником влияния был Пашаль Донохоу, министр финансов Ирландии и президент Еврогруппы. Политический оппонент, который, как и полагается министрам финансов, мало думал обо мне (взаимная оценка), но он был достаточно любезен, чтобы написать щедрый обзор моей предыдущей книги. Хотя Донохоу понравился мой рассказ о капитализме, он счел окончание книги, в котором я попытался обрисовать некоторые черты посткапиталистического общества, «самым разочаровывающим». «Он был прав», — подумал я. Поэтому решил написать книгу «Другое настоящее». Стремясь включить в свою социалистическую программу различные, часто противоречащие друг другу точки зрения, я решил создать трех сложных персонажей, каждый из которых представляет разные части моего мышления: марксистку-феминистку, бывшего банкира либертарианца и независимого научно-технического работника. Их разногласия по поводу «нашего» капитализма создают фон, на котором проецируется и оценивается моя социалистическая программа. Капитализм набрал большую высоту, когда электромагнетизм встретился с фондовыми рынками в конце XIX века. Их взаимодействие привело к появлению сетевых мегафирм, таких как компания Эдисона (General Electric — прим. ред.), которые производили все — от электростанций до лампочек. Для финансирования огромного предприятия и массовой торговли их акциями возникла необходимость в мегабанках. К началу 1920-х годов финансовый капитализм распух до гигантских размеров, прежде чем рухнуть в 1929 году. Наше текущее десятилетие началось с еще одного сочетания, которое, кажется, продвигает историю с головокружительной скоростью: огромного финансового пузыря, с помощью которого государства вытягивают с мели весь финансовый сектор с 2008 года, и Covid-19. Свидетельства обнаружить нетрудно. 12 августа, в день, когда стало известно, что британская экономика пережила самый большой спад в истории, индикаторы Лондонской фондовой биржи подскочили более, чем на 2%. Ничего подобного никогда не происходило. Финансовый капитализм, кажется, наконец отделился от своей базы — реальной экономики. «Другое настоящее» берет своё начало в конце 1970-х годов и охватывает кризисы 2008 и 2020 годов, но также описывает воображаемое будущее и завершится в 2036 году. В этой истории есть один отрывок: воскресным ноябрьским вечером 2025 года мои персонажи пытаются разобраться в своих обстоятельствах, оглядываясь на события 2020 года. Первое, что они замечают, — это то, насколько радикально изоляция изменила восприятие политики людьми. До 2020 года политика казалась почти игрой, но с появлением коронавирусной инфекции пришло осознание того, что правительства повсюду обладают огромной властью. Вирус привел к 24-часовому комендантскому часу, закрытию пабов, запрету прогулок по паркам, приостановке занятий спортом, опустошению театров, тишине музыкальных площадок. Все представления о минимальном государстве, осознающем пределы своей власти и стремящемся уступить власть отдельным людям, улетучились. У многих текла слюна от этой демонстрации грубой государственной силы. Даже сторонники свободного рынка, которые всю жизнь заглушали своими возмущёнными криками любое предложение даже самого скромного увеличения государственных расходов, требовали такого рода государственного контроля над экономикой, какого не было с тех пор, как Леонид Брежнев руководил Кремлем. Во всем мире государство финансировало счета заработной платы частных фирм, ренационализировало коммунальные предприятия и приобретало акции авиакомпаний, производителей автомобилей и даже банков. С первой недели изоляции пандемия сняла налёт политики, чтобы раскрыть скрытую под ним хамскую реальность: некоторые люди имеют право указывать остальным, что делать. Массовое вмешательство правительства возродило наивную мечту левых о том, что возрождение государственной власти окажется силой добра. Они забыли то, что однажды сказал Ленин: политика заключается в том, кто, что и кому делает. Они позволили себе надеяться, что может произойти что-то хорошее, если тем же элитам, которые до сих пор обрекали стольких людей на невыразимые унижения, будет передана неограниченная власть. Больше всего от вируса пострадали самые бедные и смуглые люди. Почему? Их бедность была вызвана их бесправием. Она состарила их быстрее. И это сделало их более уязвимыми для болезней. Между тем, крупный бизнес, всегда полагающийся на государство в установлении и обеспечении соблюдения монополий, на базе которых он процветает, укрепил свое привилегированное положение. Естественно, Amazon процветает во всём мире. Смертельные выбросы в окружающую среду, которые временно прекратились из-за пандемии, вернулись, чтобы задушить атмосферу Земли. Вместо международного сотрудничества были закрыты границы и опущены ставни. Лидеры националистов предлагали деморализованным гражданам простую сделку: авторитарную власть в обмен на защиту от смертельного вируса и коварных диссидентов. Если соборы были архитектурным наследием средневековья, то 2020-е годы запомнятся заборами с колючей проволокой под напряжениеми и стаями гудящих дронов. Финансовый олигархат и национализм, которые заняли лидирующие позиции еще до 2020, оказались явными победителями. Великая сила новых фашистов заключалась в том, что, в отличие от своих предшественников столетней давности, им не нужно носить коричневые рубашки или даже входить в правительство, чтобы получить власть. Паникующие партии истеблишмента — неолибералы и социал-демократы — вынуждены делать работу за них с помощью мощи высоких технологий. Чтобы остановить новые вспышки заболеваний, правительства отслеживали каждый наш шаг с помощью модных приложений и модных браслетов. Системы, предназначенные для отслеживания кашля, теперь также отслеживают смех. Они сделали раннее существовавшие организации, специализирующиеся на слежке за людьми и «модификации поведения», такие как печально известные КГБ и Cambridge Analytica, явно неолитическими. В какой момент человечество потеряло свой план развития? Это был 1991 год? 2008? Или у нас еще был шанс в 2020 году? Как и прозрения, теория истории о распутье — удобная ложь. По правде говоря, каждый день нашей жизни мы сталкиваемся с развилкой дорог. Предположим, мы бы воспользовались моментом 2008 года, чтобы устроить мирную революцию в сфере высоких технологий, которая привела бы к посткапиталистической экономической демократии. Как бы это происходило? Было бы желательно, чтобы в нем были бы рынки товаров и услуг, поскольку альтернатива этому — карточная система советского типа, которая наделяет деспотической властью самых уродливых бюрократов. Но для защиты от кризисов есть один рынок, который рыночный социализм не может содержать в себе как отличительный элемент: рынок труда. Почему? Потому что, когда рабочее время имеет стоимость, рыночный механизм неумолимо снижает ее, превращая в товар все аспекты работы (а в эпоху Facebook — и наш досуг). Может ли развитая экономика функционировать без рынков труда? Конечно может. Рассмотрим принцип «один служащий — одна акция — один голос», лежащий в основе системы, которую в «Другом настоящем» я называю корпоративным синдикализмом. Внесение поправок в корпоративное право с целью превратить каждого сотрудника в равного (не по уровню вознаграждения) бизнес-партнера сегодня столь же невообразимо радикально, как всеобщее избирательное право в 19 веке. В моем проекте центральные банки предоставляют каждому взрослому человеку бесплатный банковский счет, на который ежемесячно зачисляется фиксированная стипендия (называемая универсальным базовым дивидендом). Поскольку каждый использует свой счет в центральном банке для внутренних платежей, большая часть денег, отчеканенных центральным банком, отображается в его бухгалтерской книге. Кроме того, центральный банк предоставляет всем новорожденным трастовый фонд, который можно будет использовать, когда они вырастут. Люди получают два типа дохода: дивиденды, зачисленные на их счет в центральном банке, и доходы от работы в корпоративно-синдикалистской компании. Ни те, ни другие не облагаются налогами, так как отсутствуют налоги на прибыль или с продаж. Вместо этого два типа налогов финансируют правительство: 5% налог на сырьевые доходы корпораций-синдикалистов и доходы от сдачи в аренду земли (которая полностью принадлежит сообществу) для частного, ограниченного по времени использования. Когда дело доходит до международной торговли и платежей, «Другое настоящее» представляет собой инновационную глобальную финансовую систему, которая постоянно передает богатства глобальному югу, предотвращая при этом дисбалансы, вызывающие раздоры и кризисы. Вся торговля и все движения денег между различными денежными юрисдикциями (например, Великобританией, Евросоюзом или США) деноминированы в новой цифровой учетной единице, называемой Kosmos. Если стоимость импорта страны в Kosmos превышает ее экспорт, с нее взимается сбор, пропорциональный торговому дефициту. Но в равной степени, если экспорт страны превышает импорт, с нее также взимается сбор. Другой сбор взимается со счета страны в Kosmos всякий раз, когда слишком много денег слишком быстро перемещается из страны или в нее — своего рода резкий сбор, который облагает налогом спекулятивные движения денег, которые наносят ущерб развивающимся странам. Но именно предоставление одной неторгуемой акции каждому сотруднику-партнеру является ключом к этой экономике. Предоставление сотрудникам-партнерам права голоса на общих собраниях корпорации — идея, предложенная ранними анархо-синдикалистами, — устраняет различие между заработной платой и прибылью, и демократия, наконец, проникает на рабочие места. Все, от старших инженеров и ключевых стратегов до секретарей и дворников, получают базовую заработную плату плюс надбавку, которая определяется коллективно. Поскольку правило «один служащий — один голос» отдает предпочтение более мелким единицам, принимающим решения, корпоративный синдикализм заставляет конгломераты добровольно распадаться на более мелкие компании, тем самым возрождая рыночную конкуренцию. Еще более поразительно то, что фондовые рынки полностью исчезают, поскольку акции, как и удостоверения личности и библиотечные карточки, теперь не подлежат обмену. После исчезновения фондовых рынков исчезает потребность в гигантских долгах для финансирования слияний и поглощений, наряду с коммерческим финансированием. А учитывая, что Центральный банк предоставляет каждому бесплатный банковский счет, частный банкинг становится совершенно ненужным. Некоторые из наиболее острых вопросов, которые мне пришлось затронуть при создании «Другого настоящего» и учесть необходимость обеспечить согласованность произведения с принципами полностью демократизированного общества, включали: страх, что влиятельные люди будут манипулировать выборами даже при рыночном социализме; упорный отказ политического патриархата исчезнуть навсегда; гендерная и сексуальная политика; финансирование зеленой экономики; границы и миграция; билль о цифровых правах и так далее. Писать этот труд в форме руководство было бы невыносимо. Это заставило бы меня сделать вид, что я принял сторону аргументов, которые остаются неразрешенными в моей голове, а часто и в моем сердце. Поэтому я в огромном долгу перед моими энергичными персонажами Ирис, Евой и Костой. Помимо всего прочего, они позволили мне серьезно обдумать самый сложный из вопросов: как только мы придумаем осуществимый социализм, который выбьет из седла доктрину Тэтчер, что мы должны делать и как далеко мы готовы зайти, чтобы добиться этого? * * * Оценку идей Яниса Варуфакиса даёт ведущий ученый-кибернетик России, доктор экономических наук, профессор, заведующая кафедрой Стратегического планирования и экономической политики МГУ им. М.В. Ломоносова Елена Ведута. Можно согласиться с Янисом Варуфакисом, что при отсутствии конструктивной альтернативы у левых, тезис, выдвинутый Маргарет Тэтчер в 1980-х годах о том, что «альтернативы капитализму нет», можно считать правильным. Естественно возникает вопрос, что Варуфакис понимает под социализмом. По его мнению, «левые лирически рассуждают о возможности некоего «другого» мира, в котором человек вносит свой вклад в соответствии со своими способностями и получает доход в соответствии со своими потребностями». На самом деле здесь требуется уточнение, что доход каждый получает не в соответствии с потребностями, а в зависимости от его вклада в общее дело. Но в данном случае это не столь принципиально. Ведь речь идёт о формулировании альтернативы капитализму. И здесь важно понимать, что социализм — это не только справедливое распределение благ, но, прежде всего, сознательно организуемое производство в направлении роста общественного блага. В этом и есть ключевой вопрос конструктивной альтернативы — создание автоматизированной системы управления экономикой, обеспечивающей рост общественного блага. Варуфакис сообщает о видении им на протяжении многих десятилетий двух моделей — уродливого (казарменного) социализма и усталого (социал-демократия) социализма, который финансовая глобализация сделала невозможным. Данные им определения двух моделей являются эмоциональными, не затрагивающими главного — механизмов управления экономикой в обеих моделях. Выступая в 1980-е годы против тэтчеризма, значительно усилившего власть корпораций, автор уже тогда пытался найти ответ на насущный вопрос: «Какова должна быть альтернатива?». Он отмечает, что этот поиск стал еще более актуальным после распада СССР в 1991 году, который левые восприняли, как поражение социализма, затем банкротства Lehman Brother в 2008 году, ударившего по приверженцам неолиберализма, и, наконец, установления тотального цифрового контроля в ходе пандемии, заставившего техно-евангелистов также отказаться от иллюзий глобальной демократической силы в Интернете. Отмечая мимоходом необходимость плана для построения демократического социализма с использованием нынешних технологий, автор переключает своё внимание от обозначенной им проблемы на процессы распределения произведённых доходов. Это объясняется тем, что автор, никогда не знавший планового опыта СССР, но при этом повесивший на него клише «казарменный социализм», так и остался в плену своих теоретических рассуждений, не имеющих ничего общего с созданием конструктивной альтернативы капитализму. По мнению автора, «капитализм набрал большую высоту, когда электромагнетизм встретился с фондовыми рынками в конце XIX века». Однако известно, что свойственный капитализму закон накопления капитала, объективно ведущий к его концентрации и централизации, привёл к мировому господству мировой финансовой олигархии. Удивительно, что, приведя пример появления сетевой мегафирмы General Electric, которая производила все — от электростанций до лампочек, автор не замечает потребность координации ее производственной цепочки с производственными цепочками других мегафирм для обеспечения пропорционального развития экономики в направлении роста общественного блага. Ведь в необходимости такого планирования экономики и состоит конструктивная альтернатива царящему сегодня «рыночному» хаосу кризисного развития. Варуфакис остаётся в плену своих монетарных воззрений, поскольку видит только потребность мегафирмы в мегабанке, что, по его мнению, и привело к началу 1920-х годов к «расбуханию» финансового капитала до гигантских размеров, прежде чем он рухнул в 1929 году. Аналогично, в кризисе конца 1920-х годов прошлого века автор увидел его причину не в хаотическом развитии экономики, направляемом финансовыми олигархами в целях своего обогащения, а в создании в текущем десятилетии огромного финансового пузыря, отделившегося от реальной экономики. Другое, сделанное им наблюдение, что пандемия обнаружила в 2020-м году огромную власть правительств по установлению государственного контроля над экономикой, показывает, что Варуфакис путает управление экономикой с управлением людьми. Не понимая сути планирования экономики, он легко сравнивает установившийся государственный контроль над поведением людей с периодом правления Леонида Брежнева, в котором государственный контроль, прежде всего, касался выполнения планов развития народного хозяйства, а не контроля над людьми ради контроля. Возмущаясь тем, что больше всего от вируса пострадали самые бедные и смуглые люди, а с помощью цифровых технологий, внедрённых на фоне пандемии, лишь укрепилась власть финансового олигархата, автор задаёт патетический вопрос: когда человечество потеряло свой план развития? Это был 1991 год, 2008 год или 2020 год? Вот здесь автору и следовало остановиться, чтобы обозначить 1991 год — год распада СССР и одновременно год уничтожения Госплана. Но автор, не понимая сути плановой деятельности Госплана, в своих фантазиях переносится в мирную революцию в 2008 году в сфере высоких технологий, которая привела бы к посткапиталистической экономической демократии. Что это за модель такая и есть ли она та самая конструктивная альтернатива капитализму? Варуфакис даёт следующее её описание. В новой модели он оставляет рынки товаров и услуг, но в котором нет рынка труда. При этом он не забыл «боднуть» «карточную систему советского типа, которая наделяет деспотической властью самых уродливых бюрократов», что ещё раз доказывает его непонимание вынужденной практики карточной системы в чрезвычайных ситуациях, что имело место не только в советской системе. По его мнению, для защиты от кризисов есть один рынок труда, который рыночный социализм не может содержать в себе, поскольку рабочее время имеет стоимость, а рыночный механизм «неумолимо снижает ее, превращая в товар все аспекты работы (а в эпоху Facebook — и наш досуг)». При этом при формулировании рынка труда автор допускает грубейшие ошибки, свидетельствующие о непонимании им не только советского планового опыта, но и используемых им категорий, введённых К. Марксом. Утверждение «рабочее время имеет стоимость» — полная бессмыслица. Рабочая сила по Капиталу К. Маркса создаёт стоимость продуктов, которая выражает общественно необходимые затраты труда (рабочего времени) на их производство. Сама же стоимость рабочей силы определяется стоимостью жизненных благ, необходимых для ее воспроизводства. Отрицая рынок труда и сохраняя рынки товаров и услуг, фантазии автора о посткапиталистической экономической демократии привели его к формулировке модели простого товарного производства, описанной в «Капитале» Карла Маркса, в которой есть рынки товаров и услуг, но нет рынка труда. Эта модель имела подчиненное место как капиталистический уклад в феодальном в обществе, не доросшего до машинного производства. Первая промышленная революция, вызванная появлением машин, привела к смене феодального строя капиталистическим, в котором появился рынок труда. Вторая промышленная революция, связанная с появлением компьютеров, ведёт к смене капитализма социализмом, в котором автоматизированная система управления экономикой, основанная на координаторе — динамическом межотраслевом балансе, будет обеспечивать пропорциональное развитие экономики в направлении роста общественного блага и способствовать утверждению в обществе истинной демократии. В этом и есть конструктивная альтернатива власти корпораций. Что же предлагает Варуфакис вместо рынка труда? Он не понимает объективность процесса обобществления общественного производства, когда жизнь настоятельно требует координации производственных взаимосвязей для обеспечения роста общественной производительности труда. У него все наоборот. Для достижения равенства всех сотрудников компании он предлагает реализовать принцип «один служащий — одна акция — один голос». Эту систему он назвал корпоративным синдикализмом. Автор, считает, что предоставление одной неторгуемой акции каждому сотруднику-партнеру является ключом к этой экономике, где все сотрудники-партнеры имеют право голоса, устранит, наконец, различие между заработной платой и прибылью, и демократия, наконец, проникнет на рабочие места. По его мнению, такой подход к формированию доходов всех членов трудового коллектива — от старших инженеров и ключевых стратегов до секретарей и дворников, — по формуле суммирования базовой заработной платы плюс надбавки, которая определяется коллективно по правилу «один служащий — один голос», что заставит конгломераты добровольно распадаться на более мелкие компании, тем самым возрождая рыночную конкуренцию, бывшую в XVI—XVIII веках. В его «новой-старой» модели исчезнут «злостные» фондовые рынки, поскольку акции, как и удостоверения личности, не подлежат обмену. Таким образом, автор отрицает и практику капитализма, когда фондовые рынки создавались в том числе для централизации капитала в сферах, где требовались большие капиталовложения, неподъемные для одного капиталиста. Далее он предлагает, чтобы центральные банки предоставляли каждому взрослому человеку бесплатный банковский счет, на который ежемесячно зачисляется фиксированная стипендия (называемая универсальным базовым дивидендом), использование которой, отображается в его бухгалтерской книге. Всем новорожденным центральный банк предоставляет трастовый фонд, который можно будет использовать, когда они вырастут. В таких условиях частные банки не нужны. Идеи корпоративного синдикализма, когда доходы каждого взрослого человека будут складываться из дивидендов, зачисленных на его счет в центральном банке, и доходов от работы в корпоративно-синдикалистской компании, Варуфакис добавляет свою налоговую политику не облагать эти доходы налогами, формируя доходы государства из 5% налога на сырьевые доходы корпораций-синдикалистов и доходы от сдачи в аренду земли (которая полностью принадлежит сообществу) для частного, ограниченного по времени использования. То есть автор, как и в меркантилистский модели XVI века, использует налоговую политику для поддержки корпораций обрабатывающей промышленности за счёт добывающей промышленности и собственников земли. Выражая интересы Юга Европы, автор считает, что инновационная глобальная финансовая система, должна постоянно передавать богатства глобальному югу, предотвращая при этом дисбалансы, вызывающие раздоры и кризисы. Кстати, так делал нелюбимый автором СССР, когда предприятия отдавали свободный остаток от прибыли в бюджет для передачи тем, у кого прибыль была отрицательной. В этом ничего нового нет, но передача денег не решает основную проблему кризиса — диспропорциональность экономики. К этому автор добавил идею внедрения новой цифровой учетной единицы Kosmos для обложения резким налогом спекулятивных движений денег, наносящих ущерб развивающимся странам, чтосоздает дополнительные технические трудности в международных расчетах. Выводы: 1. В качестве альтернативы капитализму Варуфакис предлагает построить феодализм с раздроблением корпораций на мелкие конкурирующие части, а затем повторить весь путь развития вновь, начиная с XVI века, поощряя развитие новых технологий за счёт сырьевиков и аграриев. 2. Причины появления подобных реакционных альтернатив капитализму кроются в игнорировании планового опыта СССР и отсутствии знаний Капитала Карла Маркса. Их авторы не желают или не могут понять, что когда производители ориентируются на прибыль, то экономическая система не может быть автоматически настроена на рост общественного блага. Поэтому сегодня в мире царит критическое отношение к международной торговле, как координатору взаимосвязей между производителями и конечными потребителями. 3. Торговле, как стихийному координатору взаимосвязей производителей и конечных потребителей, противостоит план, конструирующий будущее в интересах людей. Поэтому для социализма и требуется расчёт динамического межотраслевого (межстранового) баланса, обеспечивающего необходимую координацию развития отраслей (стран) в направлении роста общественного блага. Эта модель и должна лежать в основе автоматизированной системы управления экономикой, значительно повышающей эффективность управленческих решений. В этом и есть суть альтернативы доктрине Тэтчер — переход от ручного управления экономическим хаосом в интересах крупного капитала к автоматизированному управлению экономикой в интересах народа, торжества истинной демократии.