Леонид Богуславский — о том, как Google «Яндекс» покупал и почему российские стартапы редко становятся глобальными

Леонид Богуславский занимался компьютерными сетями еще в советское время, стал доктором технических наук. Первый бизнес — «ЛогоВАЗ», где он внедрял в Чехословакии компьютерные сети. В 1992 году Богуславский вышел из «ЛогоВАЗа» и создал свою IT-компанию LVS, а в 1997-м продал ее PricewaterhouseCoopers, где потом занимал высокие должности. В начале 2000-х начал собственный венчурный бизнес, и сейчас заработанное им состояние оценивается примерно в полтора миллиарда долларов. Богуславский был первым инвестором «Яндекса»: спустя 12 лет каждый вложенный доллар принес по 800 долларов. А в этом году IPO провела компания Datadog, в которую он инвестировал в 2011-м. Сейчас ее капитализация составила 12 млрд долларов. На каждый вложенный доллар Богуславский заработал 400 долларов. Были и потери. Занимается триатлоном, на собственные деньги создал культурный центр Андрея Вознесенского в Москве (Леонид Богуславский — его пасынок). Крайне редко дает интервью. Как он рассказывает, в детстве его учили, что говорить о деньгах неинтеллигентно. В какой момент вы принимаете решение, что надо выходить? Cейчас вы, например, вышли из другой известной российской компании — Ozon. А с другой российской компанией Biglion, в которой вы участвуете, и с компанией Ivi, которая всем знакома, вы остаетесь. Какие были соображения, когда вы выходили из «Яндекса»? Леонид Богуславский: Мы выходили постепенно, траншами, в течение трех лет, с 2011-го по 2014 год. Соображения в каждом конкретном случае бывают разные. Это зависит от компании, от рынка, от ситуации, от наших нужд по дальнейшему инвестированию. Как правило, мы стараемся выходить тогда, когда большая компания-стратег покупает эту компанию, в которой мы инвесторы. Это естественно: когда всем акционерам выплачиваются деньги, мы тоже получаем свою долю. А в некоторых случаях мы выходим или начинаем выходить, когда та динамика, которая была у компании до определенного момента, снижается, и мы видим, что масштабирование этого сервиса не даст того роста, который могут дать новые инвестиции, новые стартапы, в которые мы инвестируем. Про «Яндекс» вы рассказывали, что в какой-то момент стратег под названием Google еще на ранних-ранних стадиях собирался его купить. Но вы — в том числе — не продали. Сколько тогда предлагали? Леонид Богуславский: Это был действительно очень интересный бизнес-кейс, потому что это была непростая ситуация. Это был где-то 2003 год, «Яндекс» был тогда реально небольшой компанией, а в то же время было уже видно, как Google, как танковая армада, завоевывает все страны и языки. Было понимание риска, что Google захватит и русскоязычную аудиторию, как захватывал немецкоязычную, испаноязычную, итальянскую и так далее. Это был первый момент. Второй момент: для многих программистов, технических ребят Google был большим и интересным технологическим объектом и средой, в которой, возможно, было бы интересно профессионально поработать. И решение, которое принималось, было абсолютно коллективным. Разница между ценой, которую мы себе представляли и которую можно было бы серьезно обсуждать, и той ценой, которую Google предлагал, была совершенно небольшая. Не это сыграло роль. А сколько предлагали? Леонид Богуславский: Порядка 120 млн. Надо понимать, что для нас в то время как для инвесторов это все равно великолепный результат, потому что это давало десятикратный возврат инвестиций буквально за два года. Мы, допустим, думали, хорошо бы 150 млн, а Google предлагал, допустим, 120 млн и не хотел двигаться, потому что, видимо, смотрел на «Яндекс», как крупная торговая сеть смотрела бы на ларек у Киевского вокзала: чего они тут еще выкобениваются и просят еще какие-то другие деньги, мы даем — и берите, что мы предлагаем. Еще был один существенный и очень интересный момент: в процессе этих переговоров, разговоров, общения с Google команда «Яндекса» съездила в штаб-квартиру Google в Калифорнию, и ребятам не очень-то понравилась культура и среда. Это было, наверное, связано с тем, что точно так же, как я сказал про ларек у Киевского вокзала, было такое arrogant (высокомерное — Business FM) отношение, то есть не было такого уважительного отношения и так далее. И начали думать: хорошо, сейчас нас купят, и как мы все-таки в этой среде сможем работать, нам будет комфортно в этой среде? Возникло сомнение. Мы правильно отказались. Да. Сейчас «Яндекс» сколько стоит примерно? Леонид Богуславский: Около 14 млрд. Google смотрел на «Яндекс», как крупная торговая сеть смотрела бы на ларек у Киевского вокзала «Яндекс» и «ВКонтакте» можно отнести к очень ярким достижениям России, хотя, в целом, в мире эти компании не знают, но, тем не менее, такие есть. Есть, конечно, огромный Китай, у которого полностью свой интернет, есть во всем остальном мире Google, WhatsApp, Facebook, Amazon и так далее, и есть русскоязычный интернет, в котором есть свой большой не просто поисковик, а теперь уже огромная платформа, которая монетизирует все больше сервисов, и своя соцсеть. Вы все-таки смотрите на это отчасти со стороны. На ваш взгляд, почему в России так получилось? Почему этого нет в Германии, Франции, даже в Англии, ведь они же тоже всю англоязычную публику могли бы принять в свои объятия? Леонид Богуславский: Вы же затронули фактически только два сектора: поиск и социальные сети. Во-первых, есть эффект потенциального количества пользователей внутри какой-то конкретной страны и конкретного языка. И европейские страны для социальных сетей, для поиска и еще целого ряда секторов — это небольшие страны. Но тем не менее в той же самой Европе есть крупнейшие интернет-компании, но просто в других секторах. В Европе очень много суперуспешных историй: Spotify, Zalando, тот же самый Skype — это изначально европейская компания. В Европе много интересных проектов, некоторые из них совершенно оригинальные. Но фактор языка и количество потенциальных пользователей, которые стоят за этим языком, ключевой, поэтому Китай и является обособленным миром: такое количество пользователей, которое там есть, позволяет в любой нише создать гиганта. Вы как-то говорили, вспоминая о разных историях, что фактор терпения очень важен: минимум пять лет, как правило, надо терпеть. И русским инвесторам и русским компаниям этого терпения как раз очень часто не хватает — ни самим создателям компании, ни их инвесторам: они работают сейчас в России больше не на будущую капитализацию, а на получение уже какой-то операционной прибыли, на зарплату в ущерб будущей капитализации. Есть такое, как это объяснить, можно ли проиллюстрировать? Леонид Богуславский: Во-первых, все компании разные. Есть компании, которые действительно работают на операционную прибыль и даже работают на дивиденды, чтобы платить акционерам дивиденды, текущий заработок. Есть компании, которые по-прежнему работают на капитализацию: тот же самый Ozon, Ivi. На самом деле, таких компаний много. Но в основном это желание основателей зафиксировать хороший материальный результат побыстрее связано еще с тем, что в России очень сжался, стал очень маленьким рынок выходов, то есть рынок продаж компаний на поздних стадиях. То есть свет в конце тоннеля не просматривается для роста? Леонид Богуславский: Плохо просматривается. Но это не связано с тем, что вообще нет таких игроков, стратегов, которые покупают компании, а связано с тем, что их мало. Я говорю, что рынок уходит, потому что рынок — это когда чего-то много, а когда есть три-четыре потенциальных покупателя, это не рынок. И эта ситуация приводит к тому, что, с одной стороны, есть достаточно много инвестиций на ранних стадиях, то есть когда инвестируются небольшие деньги на ранней стадии, потому что эти инвесторы и зачастую, кстати, и основатели, к сожалению, понимают, что пока компания развивается, но при этом стоит не очень дорого — несколько десятков миллионов, но не несколько сотен миллионов, то такую компанию в сегодняшней ситуации рынка легче продать, чем компанию, которая стоит сотни миллионов долларов, потому что покупателей на небольшие компании существенно больше, чем покупателей на большие компании. А инвесторы вообще часто давят на создателей, пытаются выжать из них деньги в максимально короткий срок? Есть вообще конфликт двух природ? Леонид Богуславский: Мы этого не делаем, и в тех компаниях, в которых мы как инвесторы находимся, мы такую ситуацию не видим. Это тогда не венчурные инвесторы, это какая-то другая порода инвесторов. Это плохая ситуация. Более того, очень важно, чтобы инвестор был по целям в альянсе с основателями компании. Кстати, про терпение я могу сказать, что это же связано еще и с конкретными людьми, с их жизненными целями, как они устроены. Это не только среда, о которой мы сейчас поговорили, но зачастую это связано с тем, о чем мечтали основатели. Например, у меня был случай в Америке, где, казалось бы, все растет, все хорошо. Мы инвестировали в компанию, которую основали двое молодых ребят, и буквально через два года после нашей инвестиции пришел стратег и предложил купить компанию, при этом все зарабатывали десять раз через два года, но мы как инвесторы понимали, что у компании очень серьезный потенциал — еще десять раз. Причем не через много лет, а еще несколько лет — и еще в десять раз компания вырастет. А двое ребят-основателей, увидев те деньги, которые сейчас и здесь предлагаются, нам говорят: для нас это очень большие деньги, мы ходим продать компанию. И мы пытались их уговорить, что не надо продавать компанию, потому что она очень перспективная. Они говорят: вы представляете, вот мы сейчас получим эти деньги — все, жизнь удалась, можно на пляж и забыть. То есть обратный случай тому, который я сформулировал. Леонид Богуславский: Да. И забыть об этой работе. Очень важно перед тем, как начать совместную жизнь с основателями, понять их цели, как они вообще устроены, для чего они это делает, что это — дело их жизни или... …дорога на пляж. Леонид Богуславский: Да, или это дорога на пляж, совершенно верно. Это очень существенно. Это не только зависит от среды, это зависит еще от конкретных людей и их целей. В России очень сжался рынок продаж компаний на поздних стадиях Сейчас ваше состояние оценивают в более чем миллиард, может быть, в полтора миллиарда, в результате всех этих перечисленных гигантских успехов. Естественно, были провалы, вы сами говорили, что на полтора заработанных миллиарда в результате выходов около 150 млн были просто потерянные деньги. Ваш риск сохраняется? Сейчас вы в каких-то новых проектах, вы допускаете, что вы этот миллиард можете обратно проиграть? Леонид Богуславский: Миллиард уже трудно проиграть, я честно могу сказать. Если он лежит в акциях или в долях, которые еще не выстрелили... Леонид Богуславский: Эти деньги лежат в долях 50 компаний, находящихся на трех континентах, во многих странах. Надо очень постараться, чтобы потерять все. А потерять половину? Или это не страшно? Леонид Богуславский: Это не страшно. Я психологически всегда готов потерять. Я себя настроил много-много лет назад, еще когда был намного моложе, но почему-то это сохраняется: у меня психологическая уверенность, что я могу все потерять, но я опять поднимусь плюс-минус на тот же уровень, даже если потеряю. Это всегда помогало брать чуть более высокий риск по сравнению с тем, как бы поступили другие люди. Это психологическая поддержка тому, чтобы рисковать, зачастую рисковать очень сильно. Когда мы говорим о потерянных деньгах, на самом деле, как фонды работают и вообще какие показатели у фондов, то потеря 10% денег от того, что на сегодняшний день существует, это очень хороший результат. Но в моем случае было немного по-другому. Я, как правило, сначала терял и продолжал все равно идти к определенной цели, несмотря на начальные потери. И тут, конечно, надо иметь веру в себя для того, чтобы продолжать это делать. У нас был пример в Индии. Когда мы только пришли в страну, естественно, мы мало чего понимали там, и у нас был местный партнер, порядочной человек, просто была неудачная модель того, как он запускал стартапы. Мы проинвестировали в четыре его компании, и начало индийской истории обошлось нам в минус 20 млн долларов. Определенное количество предпринимателей, инвесторов, получив такой удар по лбу на входе, приняли бы решение, что вообще там не надо ничего делать, оттуда надо уходить и делать где-то что-то другое. А я это воспринял как очень ценные уроки, которые делают нас сильнее. Ошибки очень важны и очень ценны. Я так прикинул, что из 50 компаний я знаю две российские, в которых вы остались. Был еще Ozon, из него вы вышли. Леонид Богуславский: Больше, российских компаний шесть. А вообще доля Россия в вашей жизни, в вашем бизнесе сокращается или растет? Леонид Богуславский: В абсолютном выражении она не сокращается, а в процентном — естественно, сокращается. Datadog изменил расклад долей. Есть интересный момент. Если брать результаты нашей работы с 2012 года, последние восемь лет, у нас практически единая команда: это одни и те же люди, те же самые навыки, опыт и умения и так далее. Команда управляет инвестициями в четырех географиях, мы их называем «субфонды»: Россия, Европа, Америка и Азия. Если брать финансовые результаты, то у нас на первом месте будет Америка, на втором-третьем — Европа и Азия. А Россия — на четвертом. При том что большая часть команды, в том числе та, которая занимается той же самой Индией, и Россией, и той же самой Европой, она здесь, где мы имеем больше возможностей, ресурсов работать с компаниями. Но результат у нас не тот, который хотелось бы получить для России. Есть какая-то общая причина? Вы сказали, что нет рынка выходов, и это сильно сдерживает. Леонид Богуславский: У нас все компании, за исключением одной, в которую недавно сделали инвестицию, уже в возрасте. Они достаточно дорогие. То есть для них следующие стратегические инвесторы — это как раз компании, которые стоят достаточно больших денег на сегодняшний день. И очень мало стало инвесторов, которые инвестируют не сотни тысяч долларов, допустим, или 2 млн долларов, а инвесторов, которые могут инвестировать от 10 млн и больше в российские стартапы. Я психологически всегда готов потерять Теперь поговорим о другой жизни, которая у вас началась после 60 лет, когда вы, наверное, уже приближались к миллиарду. Все знают про триатлон, и это впечатляющая история, как человек в 62 года сел на велосипед и начал учиться правильно плавать. Я читал, что плавали вы по-любительски, не более чем брасом. На сколько километров плавание? Леонид Богуславский: Там же разные дистанции. В самом длинном триатлоне — 4 километра. Велосипед 180 километров меня вообще потряс. Четыре километра плавания, 180 километров велосипед и 42 километра бег — это за один день? Леонид Богуславский: Конечно. Это примерно восемь-девять часов продолжается? Леонид Богуславский: Восемь-девять часов — это уже, к сожалению, не для меня. Я в лучшем случае 11 часов. Восемь-девять часов — это ребята делают существенно моложе, которые тренируются как подорванные. Я не говорю про профессионалов, я говорю про любителей. Восемь часов — это уже профессионалы, а девять — самые сильные любители. Я, кстати, на велосипеде тоже не умел ездить нормально. Чего стоил этот рывок после 62 лет? Какой силы воли, какого времени? Или оно просто пошло само по себе? Леонид Богуславский: До некоторой степени действительно пошло само по себе, потому что мне вдруг стало это интересно, и я начал очень быстро прогрессировать. А когда ты в какой-либо деятельности очень быстро прогрессируешь, она тебя захватывает, и тогда ты идешь дальше и дальше по этой дорожке. Этот момент был очень существенный. Это добавило красок моей жизни, я стал общаться с совершенно новыми людьми. Более того, вокруг образовались друзья, которые существенно моложе меня. Мне кажется, бежать 42 километра очень скучно. Нельзя ли было выбрать вид спорта, который побыстрее протекает? Леонид Богуславский: Для этого я придумал Суперлигу триатлона. Там все гораздо быстрее протекает. Мне было понятно, что в этом спорте есть один очень существенный недостаток: он неинтересен для смотрения — телевизионного, в интернете, потому что это очень длинно, монотонно, нет динамики и так далее. Поэтому возникла идея. У меня еще с юности были какие-то детские мечты придумать новый вид спорта. А здесь получилось так, что я еще встретил людей, которые стали моими партнерами. Один из них — это четырехкратный чемпион мира по триатлону австралиец Крис Маккормак. Мы стали это обсуждать, как бы этот спорт изменить для того, чтобы его было интересно смотреть. И мы придумали Суперлигу триатлона: это такой бизнесовый, медийно-спортивный проект. Мы подписали на контракты всю элиту спорта: призеров Олимпиады, чемпионов мира, чемпионов Европы — 25 лучших ребят и 25 лучших девушек мира. И дальше мы изменили форматы дистанции. Это по-прежнему плавание, велосипед и бег, только мы их сократили таким образом, что один раунд всех трех дисциплин у нас укладывается практически в 20 минут. Это такой спринт. Леонид Богуславский: Это даже суперспринт. Там плывут 300 метров, на велосипеде едут четыре-пять километров и бегут около двух километров. Но делается это в несколько раундов. Например, это три триатлона подряд. То есть после первого бега они опять прыгают в воду и плывут, и так три раза подряд. В результате одно соревнование укладывается в час или час с небольшим, но оно получается очень динамичным, драматичным и очень интересным для смотрения. Мы достаточно быстро начали завоевывать аудиторию, фанатов, которые вообще любят триатлон, и тех, кому стало интересно это смотреть. Наши гонки — это мировая серия, это реально устроено как лига, в которой победители, первая десятка сезона, получает контракты на следующий сезон, а остальные пятнадцать должны проходить через отборочные соревнования или получать специальные приглашения. И это коммерчески может работать с учетом показов? Леонид Богуславский: Да. Пока это стартап, очень, кстати, похожий на интернет в том смысле, что для любой интернет-компании первые годы важна не выручка, а трафик или количество пользователей, как эти показатели растут. В этом смысле это очень похоже, потому что наш основной критерий — это как растет аудитория, а не сколько денег мы реально зарабатываем как выручку. Нас на сегодняшний день транслируют 150 стран, и это все устроено как чемпионская серия, которая проходит в разных странах, отборочные соревнования — тоже в разных странах. Я с детства мечтал придумать новый вид спорта Вы сын Зои Богуславской, супруги Андрея Вознесенского, не его сын, но член его семьи, более поздней. Вы на свои деньги купили очень дорогой особняк за 9 млн долларов, и там в 2018 году был открыт музей Андрея Вознесенского. Музей, как все говорят, необычный, там проходят многие мероприятия немузейного типа. Леонид Богуславский: Это вообще не музей. Изначально моя идея была не создавать замшелую атмосферу старых вещей. Я подумал, что если бы Андрей Вознесенский был бы жив, ему бы и не хотелось этого: какие-то артефакты, стул, на котором он сидел, ручка, которой он писал, и так далее. Хотелось создать арт-пространство, которое, с одной стороны, соприкасалось бы с его миром, с его творчеством, с тем, что он любил и что он делал, а с другой стороны, оно было бы универсальным для того, чтобы там проходили самые разные культурные мероприятия. Выставка, которая сейчас там проходит, называется «Поэт и леди», она посвящена дружбе Андрея Вознесенского и Жаклин Кеннеди. Они реально дружили, она любила его стихи, она как издатель и редактор участвовала в издании его поэтических сборников в Америке. Андрей часто встречался с ней, она приходила на его концерты. Была такая реальная дружба, никакой романтики между ними не было. Эта выставка действительно очень интересная, и все, что мы делали перед этим, это фактически рассказ некой истории, storytelling, о людях, о времени. Там если и возникают какие-то артефакты, то они связаны с этой историей, а не с Андреем Вознесенским и его семьей. В наше время все так бурно и бесконечно меняется. Все-таки раньше перемены как-то заканчивались, а потом наступало время, когда к ним можно привыкнуть. Андрей Вознесенский, мне кажется, был человеком не консервативного плана, а наоборот, очень открытым к эксперименту во всех смыслах и к какой-то новизне в жизни. Как вы думаете, как он воспринимал бы этот безумно, бурно летящий куда-то мир? Принимал бы или в нем заговорил бы консерватор? Леонид Богуславский: Я думаю, что он бы подстроился, потому что он все время старался быть на шаг впереди какого-то тренда, хорошего тренда. К примеру, на своих выступлениях в последние годы он начал достаточно часто и интересно использовать лазерные игрушки: лазерный свет, инсталляции. Его видеомы, где он обыгрывал слова в контексте каких-то специфических имиджей, — это все было про будущее в некотором смысле. И то, что сейчас интересно людям, интересно молодым ребятам, я думаю, что он бы очень хорошо бы вписался. У него было бы все самое последнее. А у вас, кстати, все самое последнее? Телефон самый последний? Компьютер, игры? Вообще нас в быту в таком количестве окружают эти штуки, за ними просто сложно угнаться, приспособиться к ним. Или вы уже, может быть, перестали, а может быть, никогда и не делали этого? Леонид Богуславский: Я никогда не гнался за самым последним. У меня было то, что мне нужно для удобства, то, чем мне удобно и интересно пользоваться сейчас. Я даже могу сказать честно, если меняю мобильный телефон, то, наверное, через год после выхода новой версии. Потому что я каждый раз думаю, что все надо переписывать с этого телефона, загружать из облака. Новое устройство, новые функции. Вы сами не устаете от этого темпа? Хотя вы в этом постоянно, профессионально постоянно. Леонид Богуславский: Мы сами себе задаем темп. Есть люди, которых этот темп подхватывает, как волна, и они на этой волне понеслись куда-то. Но очень много людей, и я один из них, которые контролируют это. Контролируют даже не в том смысле, что специально силу воли включают и ограничивают себя, а контролируют в том плане, что задают вопрос: нужно тебе это или не нужно, подходит тебе это или нет. Есть очень много людей, которые вечерами читают книги, а есть очень много людей, которые уже очень давно не читают и не слушают никаких книг, находятся в некотором другом мире. Это зависит от людей. А вам лично нужен холодильник, подключенный к интернету? Леонид Богуславский: Нет, не нужен.