Игорь Агамирзян: Государственные фонды – не очень венчурные

В России много инновационных стартапов, но экономика в целом модернизируется довольно медленно. О причинах этого «Инвест-Форсайт» беседует с одним из крупнейших российских экспертов по IT-технологиям, вице-президентом Высшей школы экономики Игорем Агамирзяном. Почему нет спроса на инновации – Игорь Рубенович, если почитать то, что сейчас пишут в прессе, скажем, в рубрике «Стартапы», мы увидим, что стартапы, венчур – это динамичный мир, где выдвигаются проекты, проводятся питч-сессии, устраиваются акселераторы, выделяются инвестиции и т.д. Это, казалось бы, бурно развивающийся сектор, но он не очень масштабен. Типичный российский стартап – это обычно какой-то сервис, в лучшем случае оказывается востребован крупными розничными сетями. – Это уже большое достижение, должен сказать. – В то же время есть огромные промышленные корпорации, есть большие государственные компании. Они в большинстве случаев стоят немножко в стороне от бурно развивающегося венчурного инновационного мира. Есть здесь какая-то проблема? – Проблема, несомненно, есть. Она, на мой взгляд, связана с тем, что у нас сложилась весьма несбалансированная система с точки зрения конкурентности в разных секторах рынка, в разного размера компаниях и т.д. Спроса на компании, производящие инновации, такого, какой характерен для продвинутых инновационных экономик, на сегодняшний день внутри страны, наверное, все-таки нет. Это является одной из причин того, почему многие интересные проекты на какой-то фазе развития уходят из России для работы на международных рынках, в результате приобретаются зарубежными компаниями, что в ряде случаев хорошо для бизнеса, но вряд ли очень хорошо для российской экономики. С другой стороны, есть целый сектор компаний, которые принято называть национальными чемпионами, компаний среднего размера, технологических и с достаточно высокими темпами роста, но они еще не доросли до масштабов, когда могут покупать стартапы. Наши стратегические гиганты, особенно если у них в начале названия стоит «рос», как правило, не очень заинтересованы в том, чтобы приобретать технологии, особенно технологические стартапы. Они скорее заинтересованы в решении под ключ: их бизнесом являются не технологии, а использование технологий для проведения основной деятельности. Поэтому такая проблема существует, но она не имеет однозначного и быстрого решения. В принципе, в мире известен целый ряд подходов. Есть мировые практики по поддержке и развитию инновационных кластеров. Это у нас в стране тоже проводится, хотя до настоящего момента мне не кажется, что все слишком эффективно происходило. Возможно, сейчас некий толчок даст развитие московского инновационного кластера. Москва – российская Кремниевая долина – Чем, на ваш взгляд, он может помочь? Укреплением связей крупных компаний и производителей инноваций? – В Москве, собственно, значительная часть инновационного бурления происходит. Москва в нашей стране является агломерацией с наибольшим уровнем научного, технического, образовательного и финансового потенциала. При этом Москва за последние десятилетия активно избавлялась от индустриального наследия. Соответственно, бизнесы в Москве гораздо более современно ориентированы, чем бизнесы во многих регионах. Никто не говорит, что не должно быть заводов, но строить заводы в мегаполисе, наверное, не самое правильное решение. Поэтому здесь очевидно должны в большей степени развиваться бизнесы, основанные на мягкой силе, на интеллектуальном капитале, на создании интеллектуальной собственности, которые сейчас определяют все развитие в мире. Мне кажется, решение всю Москву превратить в некоторый инновационный кластер – движение в правильном направлении. Я не знаю, как это будет происходить с точки зрения реализации, потому что, мне кажется, исторические инновационные кластеры, типа Кремниевой долины, или биотехнологического кластера в Бостоне, или Кембриджа в Великобритании, все-таки развивались снизу. Это были кластеры, возникавшие за счет инициатив бизнеса. Потом на той или иной стадии они, как правило, поддерживались государственными решениями. У нас верят, что можно административными методами собрать инновационный кластер в ручном режиме. – То есть ошибка при создании «Сколково» была в том, что мы хотели, как в Калифорнии, создать какую-то долину, а наша «Силиконовая долина» – это Москва. – В том числе потому что масштаб «Сколково» недостаточен для того, чтобы возникла самоподдерживающаяся система. Вообще, когда сколковский проект затевался, было довольно много обсуждений того, насколько режим льгот для компаний должен быть территориальным. Сейчас даже возник термин «сколковский режим», который, например, распространяют на остров Русский. Это немножко разные вещи – набор институциональных инструментов и территория. Территория обладает сильным потенциалом смежности, общения, перемешанности. В той же самой Кремниевой долине, которую, так уж получилось, я довольно хорошо знаю, постоянно идет миграция людей из одной компании в другую. У меня был сотрудник в те годы, когда я работал в Microsoft, позже я встречал его то в офисе Google, то в офисе Facebook, то в офисе Amazon. Он мигрировал между этими компаниями с хорошим карьерным ростом, в то же время принося пользу компаниям за счет опыта и новых идей, приобретенных у их конкурентов. Это массовое явление. Инновационная зона – это кипение. Это не только стартапы. Это крупные корпорации, которые конкурируют за кадровый потенциал. Кадровый потенциал, наверное, в Москве самый большой. «Сколково» – хороший невредный эксперимент, но масштаба, трансформирующего экономику страны, конечно, он не достиг, при том что он прошерстил всю страну и собрал все сливки с регионов России. – До сих пор, когда мы говорили «кластеры», мы имели в виду определенные инструменты промышленной политики. Надо сказать, это был инструмент довольно грубого протекционизма, когда предприятиям платили за то, что они будут иметь российского смежника. – Да, если почитать наш закон о промышленной политике, вообще все понятно станет. Даже когда кластер назывался инновационным, меры поддержки были ориентированы на классические кластеры индустриального периода, технологии поколений середины XX века. Классические примеры – кластер в Тулузе вокруг Airbus. Это классический пример индустриального кластера. Там все понятно: цепочки поставщиков, мелкие компании-партнеры, дизайнерские центры и т.д. Инновационный кластер, создающий новые прорывные технологии, совсем не так устроен. – Московский инновационный кластер будет иным? – Знаете, я боюсь давать прогноз. Может быть, получится как всегда, но хотят сейчас как лучше. Чего не смогло сделать государство – Скажите, а имеет ли вообще смысл разрабатывать меры государственной политики, которые бы принуждали крупные компании, прежде всего государственные, работать с открытыми инновациями? – С этим пытаются что-то делать. Последние годы активно развивается тема с корпоративными фондами, которые, правда, в результате получаются не очень венчурными. У нас в последнее время венчурными фондами стали называть фонды проектного финансирования или фонды, которые по команде обеспечивают финансирование. Даже говорят довольно часто «венчурное финансирование». На самом деле венчурное инвестирование – не то же самое, что финансирование, уж тем более по команде. Поэтому сейчас у нас все больше и больше заметен разрыв между частными фондами и фондами с участием государства. Государственные фонды, создаваемые в последнее время, равно как и корпоративные фонды в крупных корпорациях, уже не очень венчурные. – Зато у нас есть довольно разветвленная, насчитывающая большое количество организаций, система институтов развития, которая должна поддерживать инновации и научно-технические предприятия. Это «Фонд Бортника», РВК, «Роснано» и многие другие. По вашему мнению, мы нормальную систему отстроили? – Давно было очевидно, а сегодня видно окончательно: очень эффективно работает система в Фонде содействия инноваций, в «Фонде Бортника». Она устойчива. У нее есть репутация. Есть своя сеть. Для них не проблема поднять новый конкурс на сотню проектов в очень короткий период времени. Сегодня, на мой взгляд, уже совершенно очевидно, что «Роснано» реализовалось. Для этого потребовалось 10 лет. Анатолий Чубайс говорил на Гайдаровском форуме, что «Роснано» вышла на завершение первого цикла – начался возврат первых денег из тех заводов, которые были запущены. Я внимательно за этим слежу и считаю, что «Роснано» делает замечательную работу. Но это два полюса: начало цикла и конец цикла. Фонд содействия инновациям – инструмент, ориентированный на поддержку проектов в самых ранних стадиях, даже предпосевных с точки зрения классической терминологии венчурного инвестирования. «Роснано» – фонд прямых инвестиций. У них есть венчурные элементы, но, по сути, это фонд прямых инвестиций, ориентированных на самые поздние стадии, еще к тому же связанные с производственным процессом. Между ними, на мой взгляд, сейчас провал… – То есть нет фондов второго и третьего раундов?.. – Которые мы рассчитывали покрыть за счет фондов с участием «РВК», но в силу ряда причин, в том числе компетентностных, связанных с государственными приоритетами, не получилось. На сегодняшний день провал явно существует. Частные фонды у нас в не очень благоприятной институциональной среде и сейчас все больше предпочитают работать на зарубежных рынках. – Почему среда неблагоприятная? – Это довольно сложный и долгий разговор. Тем, кому это интересно, я советую посмотреть последний выпуск «Венчурного Барометра» за 2018 год, который был опубликован в декабре. Там довольно подробно этот вопрос расписывается на основе интервью с основными экспертами венчурного рынка. К сожалению, надо признать: у нас среда для развития на этапе, так сказать, между идеей и производством, неблагоприятна. С другой стороны, есть, как я уже сказал, целый ряд компаний среднего уровня, способных на выполнение роли национальных чемпионов. В Минэкономразвития даже целая специальная программа есть на основе того, что мы делали с «Бортником» по отбору быстрорастущих технологических компаний. Но это неадекватно размерам экономики даже в самом узком технологическом секторе. – Какие отрасли российской экономики сейчас наиболее восприимчивы к инновациям? Где дело обстоит не так плохо? – На мой взгляд, самая характерная метрика здесь – экспорт. Потому что экспорт, на самом деле, демонстрирует конкурентоспособность. На первом месте традиционно экспорт вооружения. На втором – программное обеспечение, на третьем и четвертом – нанотехнологии и атомная энергетика. То есть «Роснано» и «Росатом» делят третье и четвертое места. – «Росатом» смог наладить работу с открытыми инновациями? – «Росатом» очень много делает в этом направлении. Другое дело, что у «Росатома» базовый технологический комплекс – комплекс прошлого поколения. – Подведем итоги нашей беседы. Главные причины торможения развития российской инновационной системы находятся на стороне спроса, то есть корпораций и промышленных предприятий, которые не хотят покупать, воспринимать, внедрять инновации? Или на стороне предложения, потому что у нас нет компетентных специалистов, нет ученых, которые готовы заниматься коммерциализацией, может быть, не хватает венчурных денег и т.д.? – Знаете, это вопрос, не имеющий однозначного ответа. В общем, надо признать: в той или иной мере не хватает всего. Но если расставить причины по приоритету, прежде всего не хватает конкуренции, конкурентной среды и, соответственно, среды институциональной, благоприятной для развития. – Нет мотивов, чтобы искать инновации? – Нет мотивов. Мотивы могут быть внутренние у человека. У стартаперов это иногда довольно эффективно срабатывает. Но дальше… Как было сказано на Гайдаровском форуме, «пути России и российских граждан расходятся». Беседовал Константин Фрумкин