***
Сол Ньюман. Постанархизм. М: Рипол Классик, 2021
По природе своей человек свободен. Угнетение, эксплуатация, насилие, дискриминация — множество преград приходится ломать обществу, чтобы достигнуть роста и какого-никакого благополучия.
Человек по своей природе зависим. Дикарю, чтобы стать современным горожанином, пришлось впутаться в сложнейшие сети кооперации, организации, авторитета, обмена. Пожалуй, даже индивидуальность и свобода рождались только на этом пути. Сложно переоценить, сколько людей (и поколений) должно было ежедневно трудиться, чтобы мы получили сегодняшних «сделавших самих себя» звёзд — воспитанных, образованных, руководящих крупными компаниями, государствами или научными сообществами.
Хочется верить, что между свободой и зависимостью может существовать устойчивый баланс: от каждого по способностям, каждому по потребностям. В русской философии особое место занимала идея разумного коллективизма, не подавляющего индивида, в котором все голоса сливаются в симфонию. К сожалению, как отмечали марксисты, история человечества остаётся слишком хаотичной. Люди плохо контролируют связывающую их между собой систему. Новые и новые формы организации сперва кое-как работают, а затем вырождаются в паразитическое господство узких элит. Борьба за свободу сменяет одну власть другой, делает общественные связи более сложными, — и падает жертвой чьей-то злой воли, сумевшей воспользоваться несовершенствами системы. Неудача очередной утопии разочаровывает, но главная опасность таится в отказе от попыток привести мир к идеалу.
Удивительно, но сегодня отказ от совершенствования общественной системы стал основой ряда радикальных идеологий. Речь идёт не только о фундаменталистских проектах, обещающих остановить «извращение» мира и законсервировать человечество в «золотом веке» — строе, не лишённом недостатков, но якобы лучшем из возможных. Неолиберализм также предполагает невозможность целенаправленного, разумного совершенствования мира: мерой всех вещей становится хаотичный рынок. Не все в него «впишутся» и не каждому будет дарована свобода — но так на самом деле и должно быть.
Наконец, за отказ от утопии стали выступать… радикальные левые! Мол, постмодернисты и постструктуралисты (также бывшие левые) верно заметили, что всякий политический проект ведёт к насилию и тоталитаризму. Нужно освободить человечество от всех оков, а не менять старые на новые! Но что же тогда делать с существующей весьма активной общественной системой? Ответ даёт британский политический теоретик и философ Сол Ньюман в книге-манифесте «Постанархизм».
Может показаться, что автор поднимает известные нам по Карлу Марксу темы: отчуждение, потеря человеком контроля над своей судьбой; насильственное бюрократическое государство; скрываемое за демократией, законами и хитрыми философскими системами жестокое классовое господство. На самом же деле Ньюман поднимает эти темы в той форме, в какой они были ДО Маркса. От болезненно боящегося любой формы власти и зависимости Мишеля Фуко автор переходит к анархо-индивидуализму гегельянца Макса Штирнера и к размышлениям о добровольном подчинении гуманиста XVI века Этьена де ла Боэси. Упоминания удостаивается даже свобода бочки Диогена и «автономность» древних греков (конечно, без учёта эксплуатации или государственных военных походов).
Хотя анархисты XIX—XX века критиковали коммунистов за руководящую роль партии и диктатуру пролетариата (что подразумевало, по крайней мере на первом этапе, захват и применение государственного насилия), для автора слишком авторитарными оказываются даже самоуправляющиеся общины Бакунина. Любое зафиксированное мнение большинства; любая сформулированная цель или идея — всё это расценивается как посягательство на свободу человеческого Эго. В какой-то момент (автор следует логике Фуко) сама сформированная личность оказывается цепями, сдерживающими индивидуальную спонтанность.
Соответственно, Ньюман решительно отвергает саму идею сорганизовать какое-либо движение, захватить какую-то власть и поменять что-то в общественном механизме. Задача постанархизма — чисто негативная: обнаружить и отказаться от любой формы зависимости и власти. Вплоть до зависимости от внутренних страстей и желаний! Вероятно, в идеале ваши действия должны перестать отбрасывать след, и вы (если скрывающееся за иллюзией вашей личности Ничто можно так назвать) покинете этот исполненный страданий мир.
Впрочем, вместо определённых направлений буддизма (весьма популярных среди ищущей духовного освобождения интеллигенции) Ньюман прибегает к немецкой философии Штирнера. Автор справедливо замечает, что анархисты вроде Кропоткина играли на противопоставлении извращённой власти государства некоей благой природе человека (инстинкту взаимопомощи и т.п.). Предполагалось, что как только государство будет уничтожено, «включатся» заложенные в людях программы, и новое идеальное общество организуется само собой. Поскольку содержание «природы» всегда оказывалось спекулятивным, по факту анархисты пытались продвинуть собственную ограниченную утопию под видом «естественной» или «научной» истины, которой все обязаны были бы соответствовать. Тем же занимались, например, апологеты капитализма, доказывавшие низменность человеческой природы, глупость толпы и т.п. — то есть невозможность более разумной организации общества.
Но если сама «природа» оказывается культурным конструктом; если, как писал Фуко, личность всегда формируется в рамках данных общественных отношений, — то куда приходит постанархизм, отказываясь от всех зависимостей и культурных условностей? Ответ Штирнера: к «Ничему, порождающему из себя всё»! Здесь Ньюман на самом деле подсовывает нам очень смелую концепцию «природы». Человек вне общественных связей не просто «пуст» (это выражение нужно, чтобы противопоставить себя «идеологам», «навязывающим» людям какой-то идеал), а представляет из себя источник спонтанной деятельности и мыслей. Если бы не давление государства — каждый бы стал как да Винчи и построил бы свою мини-утопию. Ну, Вы знаете, как дети-маугли. Или примитивные племена.
Вообще, схема Штирнера пыталась обойти напрашивающийся абсурдный вывод, будто человек обретает способность к деятельности и мышлению без всякого воспитания и образования. Ньюман вскользь касается этой проблемы во второй половине книги. Штирнер утверждал, что человек должен сперва пройти этапы «ребёнка» и «юноши», т. е. впитывания материального и духовного мира, и лишь затем, сформировавшись, преодолеть накопленные заблуждения и разорвать полученные зависимости.
Как указывал в своей знаменитой критике Маркс («Немецкая идеология»), лирический герой Штирнера если от чего-то и освобождается, так это от своих представлений об общественных отношениях и связях — но никак не от отношений и связей как таковых! Однако Ньюман уверенно заканчивает книгу утверждением, что власти на самом деле не существует, она лишь иллюзия, владеющая нами только постольку, поскольку мы верим в её существование. Вопрос реальных отношений — тех, которые, как верно замечает автор, воспроизводятся в нашей каждодневной практике — постоянно ускользает из рассуждений. Что там будет с производством? Транспортом? Потреблением? Семейной жизнью?.. Из-за того, что человек — существо разумное, и вся действительность отражается в его голове, неверно делать вывод, что всё существует только внутри конкретного мозга.
Потому стратегия гуманистов — начни изменения с себя — так редко работала в политике. Потому же, например, не все идеи становятся массовыми и надолго укореняются в головах (более того, современные авторы чаще жалуются на невозможность переубедить человека в чём-либо и надолго; кажется, представления «притягиваются» к некоей точке, изменяющейся медленно и болезненно). И поэтому, конечно, сохраняется даже тираническая власть, так удивлявшая Боэси. Если общественные отношения не являются объективной реальностью, связанной с материальным миром и действительными потребностями людей, то господство вправду сводится к «добровольному подчинению». То есть если бы все люди единовременно отказались признавать диктатора — тот, будучи одним-единственным человеком, ничего бы не смог поделать. И наоборот: раз люди, способные в любой момент сбросить любую власть, ей подчиняются — значит, что-то не так в их мозгах. Например, они генетические рабы, или же в них встроен инстинкт подчинения.
Боэси нащупывает ответ, предполагая, что подчинение даёт людям какие-то непосредственные блага. Если быть точным — оно позволяет как-то организовывать (пусть плохо) разросшиеся общественные отношения, в первую очередь производство, распределение и потребление (как материальных благ, так и культуры). Поскольку общество достигло определённой сложности связей (и, соответственно, имеет какую-нибудь организацию), выйти из них становится непростой задачей. Как минимум недовольным необходимо сорганизоваться: индивидуальное неподчинение окажется ликвидировано либо органами правопорядка, либо просто окружающими людьми. Иными словами, для изменения связей (или своего положения в сети) человеку требуются адекватные инструменты. И их точно не заменишь позицией солипсизма: если я закрою глаза, то капитализм исчезнет!
Освобождение по-постанархистски, если за абстрактной идеей вообще скрывается какая-то реальность, потребует отказа не только от власти, но и от порождающих её общественных отношений. Например, от организации производства, или культуры, или воспитания детей. Любая пересборка связей всё равно оставляет опасность появления и развития властных отношений. Ньюман упоминает про некий «союз эгоистов» Штирнера — но никакого содержания у этой фразы нет. Зато автор много рассуждает про аскетизм. И именно по описанной выше причине: мол, постанархистская «автономность» и свобода вообще несовместимы с потреблением и другими фактами современной жизни! Постанархизм просто не способен переработать развитые общественные отношения. Он держится на «скромной жизни», малых запросах, дабы нуждающиеся в сложной координации проекты не породили отношения власти или не ущемили чьи-либо интересы. Ну и, как вишенка на торте, — поскольку какие-то отношения всегда останутся, автор требует «запретить» (!!!) попытки создать авторитет или тотальность! Означает ли это существование полиции?..
Хочется согласиться с пафосом книги — мол, дайте людям свободно принимать решения; не пугайтесь, когда народ идёт наперекор вашим интеллигентским планам, и не бросайтесь его подавлять. К сожалению, Ньюмен доводит идею демократизации, гибкости планов и организаций до полного отрицания общих решений и проектов, так как у них есть риск стать авторитарными и перерасти в догму. Остаётся непонятным, почему абсолютно случайная спонтанность «эгоистов» не может, чисто случайно же, породить насилие или авторитаризм? И почему Ньюмен неявно предполагает, что случайность (понятие, которым подменяется более сложная «историчность») власти или государства имеет меньше прав на существование, чем случайность индивидуальной воли?
По итогам, проблема постанархизма — в том, что он по определению неадекватен сложности современной жизни. Если Маркс приветствовал капиталистическое развитие, ожидая, что оно откроет новые возможности для общественной организации, то Ньюман выступает фундаменталистом, жаждущим «вернуться» в придуманный им «первобытный коммунизм». Вместо того, чтобы пытаться решать накопившиеся проблемы — да, беря на себя риск, занимая позицию, создавая или отвоёвывая властные институты и понимая, что решение скорее всего не будет идеальным и окончательным, — автор предлагает нам закрыть глаза на окружающую реальность и заняться личностным ростом, насколько возможно сократив желания и деятельность. Если когда-нибудь так сделают все, то вся власть падёт, а мы погрузимся в нирвану. Ну или в неизвестность, скрывающуюся за полумистическим неограниченным спонтанным «Ничто».