В начале 2019 года в восьми регионах России стартовал пилотный проект по снижению уровня бедности, в рамках которого планируется создать реестр бедных семей и подготовить для них индивидуальные программы поддержки. Задача — чтобы к 2024 году число малоимущих сократилось вдвое. Социологи Российской академии народного хозяйства и госслужбы (РАНХиГС) летом решили выяснить, какую именно помощь получают люди в глубинке и как ею распоряжаются. Параллельно фиксировали «язык бедности» — детали, маленькие словесные зарисовки, которые помогли бы дать ответ, как люди оказались в бедственном положении и почему им так сложно из него выйти. Руководитель проекта, заведующий лабораторией методологии социальных исследований ИСАП РАНХиГС Дмитрий Рогозин рассказал «Ленте.ру», почему все попытки ликвидировать бедность, просто вручив россиянам деньги, обречены на провал. «Лента.ру»: О чем именно ваш проект? Дмитрий Рогозин: Мы регулярно делаем работы по заказу правительства Российской Федерации, которые касаются вопросов социальной политики. Это исследование, которое проходило в Ульяновской области, было посвящено различным социальным выплатам и дотациям людям, находящимся в сложной жизненной ситуации. Исследование было не столько про бедность, сколько про различные выплаты государства, которые помогают людям, попавшим в трудную жизненную ситуацию. У нас достаточно большие группы социальных выплат — это и региональные, и федеральные. Их могут получать семьи с детьми, старики, инвалиды, малоимущие. Сюда же попадают стимулирующие выплаты молодым специалистам, переезжающим в сельскую местность — учителям, медицинским работникам, деятелям культуры. Кроме денег здесь же различные льготы по оплате ЖКХ, ипотека с низкими процентами. Много всего. Наша задача была — оценить эффективность этих выплат. То есть, условно говоря, доходит ли помощь до бедных и что с этой помощью делают. * * * Из полевых исследований: «Электромонтер я. Официальная зарплата — три тысячи. Так начальству выгодно, чтобы налогов поменьше платить. Жена в поликлинике санитаркой, четырнадцать в месяц набегает. Беженцы с Донбасса восемьсот в сутки получают, а у нас дети — двести в месяц. Два пакета молока, две буханки хлеба — месячный паек на ребенка. Раньше думал, издеваются, такая особая форма ******* (подколоть) и поржать в уголке. Потом понял — ничего такого. Как-то на приеме рассказал анекдот, так она даже не улыбнулась. Смотрит таким взглядом отмороженным, будто тебя давно на этом стуле нет. Понимаешь, нет тебя! Испарился, сбумажился. Нет там никакой ******* (подколки), один ******** (пофигизм)». * * * Анкету и способы отбора [участников программ] формировали в логике чиновника, бюрократическим языком. Часто совсем непонятным для людей. Сразу же возникло ощущение, что эти анкеты измеряют что-то другое. Тогда в качестве компенсаторного действия я стал писать всякие записочки. Они возникали из разговоров, но это не были дословные цитаты. Когда их накопилось несколько десятков, я вдруг стал осознавать, что это другой материал — язык бедности. Вы опрашивали только малоимущих? Или вообще всех жителей региона? Выборка была двухосновная. В нее входили случайные респонденты из разных социальных групп и возрастов со всей области. А другая группа респондентов — целевая. Есть определенные виды выплат, достаточно редкие, поэтому «случайно» встретить их получателей можно не всегда. Что выяснили? Наиболее нуждающиеся в помощи просто могут ее не получить. У нас заявительная форма социальных дотаций. Человек должен собрать массу нужных справок. И после этого, возможно, что-то получит. Но беда в том, что не все граждане знают о том, что им положено. К тому же у многих реально бедствующих просто нет доказательств своего бедствия. Это как? Например, человек работал неофициально, либо работодатель с ним не очень хорошо распрощался — и справок о доходах с последнего места работы для оформления пособия по безработице у него нет. Ну и масса других примеров. Нужно понимать, что бедность часто сопровождается депривацией, то есть какими-то ограничениями, потерями. И чем больше депривация, тем меньше шансов получить помощь. Как правило, бороться такие люди за себя не будут. А почему вы выбрали Ульяновскую область? Изначально мы рассматривали самые бедные регионы. И у нас было несколько вариантов, например, Архангельская область. Но стартовали работы в апреле. Началась распутица, добраться до некоторых удаленных районов там было очень сложно. Ледовые переправы растаяли, паромы еще не начали ходить, а на вертолетах — очень дорого. Затем хотели поехать в Астрахань. Но там началась избирательная кампания по выборам губернатора, и социальная повестка была основной. Мы боялись, что нас неправильно поймут. Поэтому поехали в Ульяновск. Регион также в списке самых бедных. Мы планировали сделать исследование за две-три недели, а потратили в итоге на него полгода. «Полевые работы» оказались очень сложными. Почему? Бедных не найти? О социальной политике, господдержке разговаривать с людьми оказалось очень непросто. Приходим, спрашиваем: «Вы получали какие-то деньги?» «Да вроде нет, не помню», — отвечает. Мы в анкете добросовестно отмечаем: не получал. Потом анализируем его условия и понимаем, что по всем параметрам он обязан получить какие-то деньги. * * * Из полевых исследований: «Новости смотреть не получается. У меня весь день мультики. Внуки на каникулах, самое желанное для них — сидеть у телевизора и детские каналы перещелкивать. Это катастрофа, но ничего не поделаешь, не справишься иначе, не усмиришь. Дочка рядом живет, в соседнем доме. Личную жизнь пытается устроить, а мужик нынче пошел, что дите малое, свои мультики у него. Как намекнешь о хозяйстве, заботах каких, нос воротит, в обиду или водку уткнется — не мычит, не телится. Я уже не лезу с советами, внуков развлекаю телевизором и молчу. Вы сходите, но не говорите, что я вас отправила, чтобы чего такого не было. Придумайте сами что-нибудь». * * * По каким признакам вы это поняли? Например, доход у него на семью ниже прожиточного минимума. Или есть новорожденные дети. То есть служба соцзащиты, местные власти должны способствовать, чтобы человек получил положенную ему материальную помощь. Мы возвращаемся к этому респонденту и уточняем: «Вам положено вот это. Почему не оформляли?» И тут выясняется, что гражданин все-таки что-то получал. «Почему не сказали?» «Да, думал не так важно и забыл». В нашем представлении люди с низкими доходами должны вроде бы каждую копейку считать. А получается, что им безразлично — есть деньги, нет их.

Возможно, люди просто рационально подходят — они потратят больше усилий на получение такой помощи, которая в реальности ничего не даст... Причины разные. Действительно, не последнюю роль играет то, что ассортимент пособий вроде бы большой, но подавляющее большинство этих выплат — это 50 рублей, 100 рублей, 300 рублей. Многие были введены еще в 1990-х годах. * * * Из полевых исследований: «Сосед у меня — молодой еще парень, 45 лет. Предприниматель был, развивался, планы строил, прямо горел своими планами — и выгорел в головешку, инсульт стукнул. Весь бизнес медным тазом накрылся. Закрыл свое ИП, долги, слава богу, раздал. Теперь родственники пытаются ему какую-нибудь пенсию оформить. Куда там! Иди работай, молодой еще. Он даже говорить не может. Речь невнятная, в семье не понимают, а для инвалидности справками не вышел. Программы государственные для другого писаны, не для людей. Чему удивляться? Жена бьется, ходит уже год — не работник муж, да и не муж вовсе, так, одно воспоминание. Не знаю, сколько продержится так без помощи и поддержки». * * * С одной стороны, такие деньги многими гражданами рассматриваются как издевательство. Особенно, если представить, что для того, чтобы получать ежемесячно 200 рублей, нужно собрать миллион бумаг. Одна мать по этому поводу пошутила: «Пока справки оформляла, дети выросли». Я, кстати, задавал вопрос респондентам, которые все же оформили такие пособия — почему их не отпугнул трудоемкий документооборот и незначительное «вознаграждение». Жители крупных городов, у которых хороший доступ, по сравнению с деревенскими, ко всяким госучреждениям, пособиями стараются все же пользоваться. Они объясняют просто: в месяц 200 рублей мало, но за год-то это уже 2400, деньги хорошие. На них уже можно и одежду какую купить или другое что. Но в большей степени здесь другой механизм. Его принцип описан в русской пословице: деньги начнешь считать, а их вообще не будет. Есть деньги у человека — хорошо. Нет — как-нибудь перебьемся, можно и чуть-чуть поголодать. Можно и в кредит залезть. А чем выплачивать будем? Ну, что-нибудь придумаем. Люди живут одним днем? Именно — они абсолютно не ощущают будущее. И я бы сказал, что уныние — это один из доминирующих признаков бедности. У нас сегодня есть три основных способа измерения бедности. Это по доходам — то есть смотрим, сколько человек у нас получают ниже прожиточного минимума. По депривации — способности пользоваться теми или иными благами. Например, смотрим, есть ли у человека возможность купить две пары сезонной обуви, может ли он единовременно выплатить 15 тысяч рублей при необходимости, пользуется ли он дома стиральной машинкой-автоматом. Это не значит, что если у кого-то нет автомобиля, то он автоматически нищий. Но если у вас нет дома набора определенной бытовой техники, то вы в группе риска. И третий вид — по ощущениям. Респондентов просят указать свое место на линейке самоидентификации: там есть богатые, средний класс, бедные, нищие. * * * Из полевых исследований: «Нет, тебе не отдают прямых поручений, мол, иди и проследи, чтобы сегодня в парах не предохранялись, или объявляй немедленно месячник коллективного зачатия. Ничего такого. Но приедет в район очередная комиссия, стоишь перед начальствующим, еле дышишь. А он: почему уровень рождаемости падает?! Почему умерло в отчетном периоде больше, чем народилось?! Почему район по демографии в отстающих? Решите эту проблему и доложите через месяц. Тут и начинаешь соображать, смекалку бумажную включать. К делу это мало отношения имеет, со свечкой стоять не будешь. Но обязательно покаяться, взять вину на себя, план мероприятий представить, отчеты по исполнению подготовить, перемочь и забыть до очередного разноса». * * * Эти способы замера бедности, которые используются во всем мире, имеют экономическую подоплеку. Но я считаю, что это не верно. Нельзя мерить бедность только деньгами. У нас встречаются люди, чей оборот денежных средств достаточно высок. Например, те же наркозависимые. Но богатыми их сложно назвать. Бедность — это прежде всего отсутствие перспектив. И это не позиция нигилиста, который сознательно намерен жить одним днем, потому что ему так нравится. В этом случае отказ от будущего сопровождается унынием. То есть я не планирую, потому что — а какой в этом толк, все равно ничего не изменится, от меня ничего не зависит. Пойду лучше и куплю бутылку, боярышник или еще какую-нибудь чекушку...

Дмитрий Брушко / «Коммерсантъ»

Вы можете нарисовать типичный портрет бедняка? В большинстве случаев это матери-одиночки. Типичная бедная семья: бабушка, мама, один или два ребенка. Муж часто объелся груш: уехал далеко на заработки и не вернулся; завел себе другую семью; помер. Или живой, но непонятно, что из себя представляет: пьет, возможно, не работает. Сейчас у нас в стране активно продвигаются национальные проекты. Один из них — борьба с бедностью. Поставлена задача сократить количество малоимущих в два раза. В этой связи как рассуждает ответственный за борьбу чиновник? Он приходит к выводу, что бедность — это количество людей в регионе, чьи доходы ниже прожиточного минимума. Решение простое: давайте поднимем доходы, придумаем еще какие-то пособия нуждающимся — и проблемы решены. Но наши исследования показывают, что если мы это реализуем, то просто пойдет перераспределение расходов в сторону девиантных форм поведения. Есть риск всплеска алкоголизма, преступности и так далее. Государство должно отдавать себе отчет в том, что простое решение увеличить денежные выплаты в этой ситуации не сработает. И даже создадут ситуации, в которых бедность только усилится. Почему? Пришли деньги: «А, здорово, давайте позовем друзей!» Начали пить, пропили и эти деньги и попутно что-то еще. Выплаты, цель которых — стимуляция выхода из бедности, эту самую бедность усугубляют. Или, допустим, материнский капитал. Появляется некая фирмочка, которая говорит: «А давайте мы вам обналичим эту сумму». За услуги берут 30 процентов, остальное обещают перечислить гражданину. Оформляется в заброшенной деревне ветхий дом. Семья получает деньги, две недели гуляет. Дети в результате попадают в такую ситуацию, что опека даже вынуждена их изымать у родителей. * * * Из полевых исследований: — Ты на туфельки не криви губки. Это кажется, что малые. Два дня походишь, повздыхаешь, и как не бывало, в пору будут. Так и Петька — вроде не твой размерчик. Ан нет, неделька пройдет, на работу засобирается, дружки разойдутся, — и как не бывало, в пору будет. Это как с обувью, решилась — бери, не куражься, разнашивай. Коли по чеку уплочено, нечего жеманиться. А коли что не так, гостевые босоножки заведи, на выгул, по праздникам. Двадцать годков стукнуло, а ведешь себя как школьница. — Мама! — Что мама?! Панама! * * * То есть денежные выплаты — это имитация социальной политики. Главное условие выхода из бедности — это желание самих героев не быть нищими. А когда человек сидит без денег и просит, «сначала помогите материально, а потом я с дивана встану», — это не то. В этом случае материальная помощь бьет мимо. В семьях, где живут на крохи, привыкают к мизерным денежным потокам. И представьте ситуацию: человек всегда получает 100 рублей, а вдруг у него оказывается 400. В этой ситуации «лишняя» сумма не будет восприниматься как помощь. Для семьи это некий бонус. Шальные деньги нужно немедленно на что-то потратить. Недаром есть штамп, с которым я согласен: бедность — это состояние души, некая сложившаяся система мировоззрения. В этом мировоззрении будущего нет, полная фрустрация, отсутствует понимание, что от тебя хоть что-то зависит. И самое печальное, что программы с бедностью индивидуальные. То есть у нас есть выплаты инвалидам, есть выплаты на ребенка, доплаты для пенсионеров... Разве конкретизация — это плохо? Бедность формируется не в индивидуальном порядке, а зависит от того, в каком сообществе человек живет. И в данном случае мы все-таки более или менее европейская страна, мы живем семьями, поэтому бедность у нас носит характер семейный. Получается, что выплаты индивидуальные, а расходы коллективные, то есть семейные. Те же траты на питание, коммуналку — в семье ведь обычно до крошки не считают, кто сколько съел и какая сумма потрачена на ребенка, а какая — на деда. Бюджет расходуется совокупно. Часто по факту получается, что старики спонсируют проживание своих родственников. Вот, допустим, такая история: бабушка, ей около 80 с лишним лет. Она — ребенок войны. Получает неплохую пенсию для своего региона — 15-16 тысяч. Вместе с ней живет 20-летний внук, который недавно вернулся из армии, нигде не работает, практически алкоголик. Я его спрашиваю: «Зачем пьешь?» «А чего бы не пить? — отвечает. — Бабка деньги получает, она меня всегда прокормит. Главное, чтобы она не подохла». Вот такая прагматика. Интересуюсь, а что же дальше, лет 10-20 бабка проживет, но все мы не вечны. «Ну а что? — говорит внук. — Состарюсь — Путин добрый, он таких, как мы, не бросает. Пенсия у меня все равно будет». Молодой человек понимает, что работать-то ему не обязательно. Поэтому и сидит на шее у бабки. Подозреваю, что этот юноша еще и поколачивает старуху. Семейное насилие у нас не только в отношении детей и женщин, но и в отношении пожилых. Причем, это чаще встречается именно в бедной среде. И получается, что все эти непотребства, возникающие в бедных семьях, стимулирует само государство. Бабушка недополучает лекарства, недополучает питание от того, что ее внук считает, что это ей не нужно, что деньги бабушки нужнее ему. И такая ситуация — не уникальная. Эта рутина практикуется повсеместно. Вы настаиваете, что, как говорится, людям нужно давать не деньги, а «удочку». Есть какие-то конкретные предложения? Советовать, что делать и как жить местным людям, должны не посторонние люди, а они сами. Даже в самом бедном регионе есть малый бизнес, предприниматели, то есть те, кто рационально думает. Надо привлекать их, надо привлекать людей и уметь ставить перед ними вопросы, чтобы они брали на себя ответственность. Так рождается социальная политика. Иногда нужно просто с людьми разговаривать. Один наш респондент, например, замечает, что в службе занятости сосед ежемесячно отмечается, получает по 10 тысяч. А в их парке от ветра все деревья попадали. Ну почему бы безработным на пособии не дать топоры и пилы, чтобы они все убрали? Они же получают помощь от государства, должны ведь быть какие-то общественные работы, создайте социальные рабочие места по благоустройству. Почему вы не смотрите в сторону поднятия человеческого достоинства, прививания вкуса к труду? Вся помощь обычно остается в рамках «а давайте еще что-нибудь дадим». Поэтому кто виноват, если у человека постепенно появляется вкус к эксплуатации своей нищеты? Ценность труда за последние десятилетия сильно деформирована. Возникают забавные вещи. Женщина средних лет, работает медсестрой. Зарплата — небольшая, 10-12 тысяч рублей, семья не очень благополучная в материальном плане, лишние деньги не помешают. Рассказывает, что сосед предложил ей убираться у него в квартире. И возмущается: «Я ему что, служанка, что ли? Да я его сразу матом послала». Лень и бедность — это синонимы? Мне не нравится, когда лень и бедность в один ряд ставят. Это плохое объяснение, которое определяет бедняков как недолюдей, что ли. Основная беда не в лени, а в том, что нет перспектив. Когда малообеспеченным людям задаешь вопрос: «Почему? Что же делать?», они часто отвечают: «А кому я нужен? Что я могу сделать в этом мире? Я ничего не могу. Я — ноль». Вот это самое важное. И это очень большая беда. * * * Из полевых исследований: «Вы кто такие? Дворники знаю, чем занимаются, а вы кто такие?! Без вас люди разберутся. А кто не разберется — сам виноват. Коли мозгов нет, чего жаловаться? Сиди, не гунди. Вон, посмотри, соседка, многодетная мать-одиночка. Выгнала пару мужиков, живет не тужит. Обналичила маткапитал под разваливающийся дом. Потом выбила единовременную социальную помощь на стройматериалы для ремонта. А когда и эти пропила, написала письмо в прокуратуру, что не обеспечили должным жильем. Вот-вот муниципальное получит. Голова есть на плечах — и на нищете заработаешь, а коли лень раньше тебя родилась, нечего на людей пенять. Выискались помощнички, идите лучше улицы мести, все толку больше будет». * * * Если объективно рассматривать ситуацию, то Ульяновская область, конечно, находится в тяжелой экономической ситуации: рабочие места на протяжении последних 30 лет сокращаются, бюджет дотационный и прочие черные пятна присутствуют. Но голода — нет. Бездомных — мало. И если вы увидите нищего на улице с табличкой «Подайте на хлеб» — не верьте. Скорее всего, он собирает деньги на что-то другое. У нас в выборку попадают люди разного возраста. Какая-нибудь бабуля 90-летняя в проброс, то есть как-бы между прочим, о чем-нибудь обмолвится — и ты потом это долго перевариваешь. Например: «Разве голод сейчас-то? Вот в 30-е годы — это да. Я еще ребенком была и купила на рынке пирожок. Ем его и вижу — а там ногти человеческие». Или рассказывают, как зерно воровали на поле колхозном. Сидишь и думаешь: «Ничего себе, я вообще где...?» Мы исследование проводили, когда в Москве шли акции протеста: силовики, задержания, суды. А наши собеседники говорят: «Да ерунда это, ну задерживают, ну арестовывают, подумаешь, никого не расстреляли, никого на 15 лет не закрыли». Пожилые люди, от 80 лет, говорят, что с материальной точки зрения, несмотря на все проблемы, они никогда не жили лучше, чем сейчас. Но нужно отдавать себе отчет, что в обществе за эти годы изменились критерии бедности. Стало другим представление о человеческом достоинстве. Поэтому все эти крики о том, что страна гибнет, людям есть нечего — популизм, который сам по себе усугубляет бедность. Это дает возможность перекидывать причины. Мы бедные, потому что у нас воруют. Мы бедные, потому что у нас производство разрушилось и никто не хочет работать. Ну и так далее. Но основная задача борьбы с бедностью — чтобы вопрос звучал так: я бедный, потому что я... Существует минимальный базовый доход, какая-то черта, после которой уныние начинает нарастать в геометрической прогрессии? Тут непонятно, где причинно-следственная связь. Возможно, что как раз и наоборот — присутствие этого признака приводит к плачевной финансовой ситуации. Здесь основной пафос заключается в том, что как только мы начинаем мерить деньгами бедность — тут же попадаем в ловушку. В этой ловушке и наше государство уже давно сидит. Для государства бедные — это те, кто состоит на определенном учете и получает социальные выплаты. Росстат, который является основным поставщиком сведений для чиновников, меряет не реальность, а некую отчетную реальность, ту, что на бумагах. Если есть у государства информация о ваших доходах, то Росстат может сказать, бедный вы или нет. Но очень часто у людей доходы не официальные. Или, допустим, возьмем пенсионера, у которого пенсия выше прожиточного минимума. По отчетам, с официальной точки зрения, он вполне благополучен. Но у старика в семье три иждивенца, и в реальности он просто не может не быть бедным. * * * Из полевых исследований: «На сборах в девятом классе повздорили. Хороший тогда у него был удар, с тех пор хожу с кривой переносицей. Еще в школе завел подругу годом старше, с ней потом и жил. Поступал в военное училище, сбежал. Что я там не видел с сапогами и вечной голодухой? Самое начало девяностых, на руднике, было еще хлебно. Так нигде и не выучился, работал грузчиком, пил, говорят, по пьяни бил жену, ту, со школы, которая классом старше. Вадик, бестолковый, потерянный, близкий по детским мечтам и дракам, умер шестого августа. С водки сгорел или от подступившего диабета — не суть. Умер. Поминаю сегодня». * * * Занижают ли власти показатели бедности? По закону вроде все правильно считают, но по сути — нет. Сам учет ведется не так. Чиновник вообще не видит человека, он видит только бумаги. Приходит к нему на прием гражданка, сразу видно, что нуждается. Бедность ведь считывается по лицу: как человек заходит, по походке, сколько у него детей, как они одеты, где он живет... И чиновник в общем-то понимает, что женщина нуждается, она на грани не просто нервного срыва, а пропасти. Но документов подтверждающих, что все плохо — нет. И для чиновника такая семья — вовсе не бедная, потому что доказать это бумагами не смогли. Вы отмечаете, что у государства много программ, реформ... Получается, что они все как бы понарошку, и реально ничего из себя не представляют? Большинство наших реформ направлены только на переопределение бюрократических правил игры. У нас в опросе фигурировали сельские врачи, фельдшера, которым выплачивали социальную помощь. Приехал я однажды в поселковый ФАП (фельдшерско-акушерский пункт), там сидит женщина, заполняет бумаги. Прождал час, потом она меня приняла. Я говорю: «А что вы делаете?» — «Отчетность пишу» — «А зачем?» — «Да я в отпуске, но не успею потом написать, когда на работу выйду». То есть человек в отпуске приходит на свое рабочее место, чтобы написать отчет, кучу бумаг о том, что она не сделала или планирует сделать. А чиновники реально эти проблемы осознают? У нас в чиновничьем аппарате здравый смысл вообще веса не имеет. Это ведь парадоксально: разговариваешь с человеком, он тебе объясняет, что так происходит, потому что есть такое-то постановление. Ты удивляешься, а почему же он не видит, что с этим постановлением одни проблемы? «А зачем мне думать и видеть, — отвечает, — это не моя функция». Если мы посмотрим на структуру деятельности чиновников всех уровней, от федерального до муниципального, то увидим, что у госслужащих есть две основные функции: обслуживание социальных выплат и устройство праздников — День города, День варенья, Дни Пушкина в районной библиотеке и прочее. Что ни день, то мероприятие. На этом соцполитика заканчивается.

Reuters

Не каждый чиновник понимает, что то, что он делает — бессмысленно. Хотя как раз бессмысленность — еще не самое плохое. Страшно, когда чиновник начинает вредить. Как? Например, принимаются по инициативе какого-то идиота поправки в законы, которые практически побуждают народ на преступление, криминализируют людей. У нас есть ежемесячные выплаты человеку, ухаживающему за инвалидом. Очень небольшие — чуть больше тысячи рублей. Главное условие их получения — больше нигде не работать. В результате почти все бабушки договариваются с родственниками, оформляют эти деньги на них. А услугу реально не получают. И таких фейков много. То есть человек как бы играет с государством. И выигрывают те, кто хорошо знает правила, формальности. То есть знаком и может подстроиться под эти бюрократические тонкости. Я все это говорю не для того, чтобы уличить людей в какой-то каверзе. Их на это толкает сама система. Допустим, у нас пенсионеры не получают индексацию к пенсии, если работают. Но надбавки в определенный момент начисляются. И бухгалтер-пенсионер формально увольняется с легальной работы на три месяца, когда индексируются выплаты. Все это время ей зарплату в конверте выдают. А затем — снова трудоустраивается. Выплаты у нас получают часто не реально нуждающиеся, а те, кто сумеет сыграть в эту партию с государством. То есть выплаты получают те, кто имеет бухгалтерское образование, имеет отношение к социальной службе, где могут рассказать все правила. * * * Из полевых исследований: «Чай, конфеты берите. Рамиль Измаилович за речкой живет. Почти километр отсюда, если пешком. Далеко. Наиль Якубович рядышком, через двор, но умер уже, в прошлом месяце год справляли. Петр Шайнурович, сосед наш, и ходить никуда не надо. Но смурной он, по-русски только матом разговаривает. Не получится у вас с ним ничего. На кой вам эти мужики сдались? С них проку на пять минут, и то по молодости. Если доживут лет до пятидесяти — только в портки гадить, да водку жрать, на другое не годны. Какие тут вопросы, анкеты ваши? Пару слов не свяжут. Чай, конфеты берите, я без них вам все расскажу». * * * Сейчас чиновники прочитают об этих способах и опять что-то ужесточат. Новое придумают, народ у нас изобретательный. И такие перекосы как раз потому, что у нас концепт трудной жизненной ситуации подменился бумагой. Если у вас человека нет, а есть бумага, подтверждающая его человечность, тогда и будут происходить все эти операции перекачивания денег. Эти средства предназначены вроде были изначально бедным, но получают их те, кто знает, как сделать себя бедным. * * * Из полевых исследований: «Я не блатной и не голодный. Где сидел, тех зон давно уже нет. В 1970-х за все, что натворил, отсидел. На пидора зуб дал, что не вернусь, — и не вернулся. Какие могут быть вопросы? Нет ко мне никаких вопросов. А что пью — мое личное дело. Притащили в ментовку с ноль семью промилями. Откуда взяли? Я, если пью, так пью, а это даже на опохмел не тянет. Ротозеи херовы. Одним ****** (баранам) справки собираешь, чтобы денежку получить, другим — чтобы отдать. Перекладывают из одного кармана в другой, а ты что прокладка марлевая: сочись, бери и давай, не задерживай. Суки поганые!» Вы ежегодно проводите «замеры» социального позитива в обществе. Меняется настроение людей? Раньше, когда мы приходили к людям, которые испытывают какую-то нужду или находятся в трудной жизненной ситуации, то первым делом они сразу начинали жаловаться. На всякий случай просили все: и дороги не ремонтируют, и подъезд не красят, и прочее. У нас инструкция была для полевых интервьюеров: первые десять минут переждать, а уже потом приступать к опросу по анкете. Человек выговорится, а потом выдаст много конструктива и позитива. А в этом году мы заметили глобальную перемену — люди почти перестали жаловаться, вместо этого они начали смеяться. Мы спрашиваем: чем государство вам может помочь, чего бы вы хотели? «Да разве оно чем-то поможет? — отвечают. — Да ну его, горе одно». И смеются. Юмор — это же хорошо? Жалобы — одна из форм коммуникации. Она не самая лучшая, но это сигнал о том, что с вами готовы разговаривать. А вот когда смеются.... Самое страшное в этой ситуации – вы не понимаете чего от этих людей ожидать.