Жилплощадь революции

Как квартирный вопрос портил советских граждан Покончившая с Гражданской войной страна в начале 1920-х годов столкнулась с жесточайшим жилищным кризисом. В крупные города стали возвращаться жители, пережидавшие неспокойное голодное время в деревнях. Вместе с ними на заводы и фабрики, возобновившие работу, хлынули огромные массы новоиспеченных рабочих. Квартир, комнат, подвалов и полуподвалов на всех не хватало. Разрешение жилищного вопроса поручили НКВД, который попытался переложить ответственность за содержание жилья с государства на жильцов, но особого успеха это не принесло. СЕРГЕЙ СЕЛЕЕВ Нехватка жилья остро ощущалась в крупных городах еще до Первой мировой войны. Резкий рост промышленности в конце XIX века привел к стремительному увеличению численности городского населения, для которого не было сколь-нибудь подходящего жилья. Ужасные бытовые условия неоднократно были описаны Достоевским, Толстым, Чеховым, Горьким, Гиляровским. В конце концов плохие жилищные условия стали одним из факторов, так или иначе обусловивших революцию 1905 года. А после войны, череды революций и Гражданской войны положение с жилищным фондом еще более ухудшилось. Муниципализация и национализация Процесс разрушения жилых зданий резко усилился во время революции. Если до войны еще проводился хоть какой-то профилактический ремонт, то с 1916 года всякие ремонтные работы фактически прекратились. За годы Гражданской войны объемы жилой площади сократились в отдельных городах почти наполовину. Огромная часть жилищ была разрушена, другая была занята под учреждения, канцелярии и вновь созданные организации. По данным переписи 1920 года, по Москве за два года революции выбыло из-за разрушений 50 тыс. квартир, что составляло около 21% всего жилого фонда. Сначала это не было проблемой, поскольку население Москвы в эти годы резко сократилось: если в 1918-м в столице проживало 1,7 млн человек, то к 1920 году население уменьшилось до 1 млн. Но в 1925 году в столице уже проживало более 2 млн человек. Это привело к тому, что в 1924-м на каждого жителя Москвы приходилось 5,7 кв. м, то есть не хватало 2,5 кв. м до минимальной нормы Наркомата здравоохранения. Иначе говоря, в 1924 году нужно было достроить еще четверть Москвы, чтобы дать каждому жителю полную норму — 8,2 кв. м. От жилищного кризиса страдала не только Москва. «В Нижнем Новгороде 45% живут свыше двух человек на 1 комнату, 13% — от 5 человек на одну комнату. В Краснодаре 65% живут свыше двух в одной комнате, 14% — свыше 5 в одной комнате. В Свердловске — 56% свыше двух в одной комнате, 31% — свыше 5 в одной комнате,— приводил статистику помощник прокурора РСФСР Иван Кондурушкин.— В фабрично-заводских центрах не лучше: рабочие Тверского хлопчатобумажного треста имеют 4,5 кв. м на 1 человека, Родниковская мануфактура — 2,5 кв. м на 1 человека, Краснопресненская мануфактура — 3,5 кв. м на 1 человека». Большевистское решение жилищного вопроса базировалось на установке «отнять и поделить» — переселить рабочих из подвалов в дома буржуазии. Эти установки были описаны Лениным в записках к декрету «О реквизиции квартир богатых для облегчения нужды бедных». «Богатой квартирой считается также всякая квартира, в которой число комнат равняется или превышает число душ населения, постоянно живущего в этой квартире»,— писал Ленин. «В соответствии с указанным решением специальным домовым комитетам вменялось в обязанность взять на учет богатые квартиры, подлежащие реквизиции, а районным Советам — утверждать списки и порядок занятия квартир беднотой,— отмечает историк Иван Упоров.— В структуре коммунального отдела для разрешения всех вопросов, связанных с муниципальным жильем, выделялось специальное подразделение. Общую координацию муниципальных органов осуществляло Главное управление коммунального хозяйства (ГУКХ), которое входило в структуру НКВД». Плата за квартиры хоть и не отменялась до 1919 года, но на деле ее практически никто не платил, поскольку любые платежи мгновенно «съедались» гиперинфляцией. Такое положение привело к тому, что квартплата была официально отменена с 1919 по конец 1921 года. После отмены платы за коммунальные услуги было введено нормированное потребление воды и электричества, а за превышение норм потребления введены штрафные санкции. «К примеру, астраханский городской коммунхоз разрешил гражданам использовать по одной лампочке на каждую комнату и кухню мощностью не более 25 свечей,— пишет историк Игорь Орлов.— Нормы потребления устанавливались по кварталам и зависели от количества жилой площади, которую занимала семья. Перерасход установленной нормы вел за собой наказание в виде лишения права пользоваться электричеством сроком на 10 дней, если нарушение совершено в первый раз, а при вторичном нарушении электричество отключали вообще». Возврат к коммунальным платежам в конце 1921 года не снял актуальности учета потребленных услуг. Поскольку счетчиков не было, были оставлены нормы потребления, которые, конечно же, не соблюдались. «В силу этого процент неучтенной воды в среднем по стране составлял около 50%, а в ряде городов был еще больше: в Челябинске — 66%, в Курске — 60% и т. д. Поэтому тарифы на воду почти во всех городах Союза были выше довоенных и колебались довольно широко: от 8 коп. за 100 ведер в Ленинграде до 3 руб. за 100 ведер в Костроме»,— заключает Игорь Орлов. Население не очень охотно вносило квартплату, помня о том, что в любой момент можно быть уплотненным или выселенным. Это привело к росту задолженности по квартплате и многочисленным судебным процессам по выселению жильцов. Минимальный срок задолженности, после которого человека могли выселить из жилища по решению суда, составлял два месяца. Интересно также, что если человек уезжал в длительную командировку, то обязан был представить в жилтоварищество командировочные документы, а если срок командировки был свыше трех месяцев, он терял право на жилье и мог быть принудительно выселен в его отсутствие. Основы безответственной эксплуатации Разрушение жилого фонда приняло такой размах не только из-за отсутствия своевременного ремонта. В условиях, когда не сегодня, так завтра тебя могли выселить из занимаемой квартиры или комнаты, многие не только перестали следить за жильем, но и сознательно его разрушали. «Психологической основой этой безответственной эксплуатации и грабежа народного достояния является всеобщее чувство неуверенности в праве длительного прочного пользования жилищем,— писал в середине 1921 года в “Правде” заведующий жилищно-санитарным подотделом Наркомздрава Гельман.— Убиты стимулы сохранения жилища, бережного к нему отношения, любви к нему. Психология обывателя осталась прежняя. Чтобы что-нибудь делать, о чем-нибудь хлопотать, надо ему быть уверенным, что он же этим в той или иной форме сможет воспользоваться». Между тем жилищная практика тех лет вколачивала в сознание обывателя совсем другое: чем лучше он сохраняет жилище, тем больше шансов на то, что его квартира будет реквизирована, а сам он будет выселен. Выходило нечто вроде поощрения, но поощрения наоборот. Поощрялся гарантией невыселения тот, кто свое жилье настолько испортил, что на него не находилось охотников. Были, конечно, и объективные причины такого поведения. Например, в период топливного кризиса, особенно остро ощущавшегося в крупных городах в конце 1920 года, деревянные элементы зданий шли на отопление: вырубались балки, снимались перекрытия, перегородки, двери, полы. Но чаще всего это объяснялось наплевательским отношением к казенному имуществу. «Проведенный сотрудниками отдела коммунального хозяйства осмотр здания, где проживали тюменские милиционеры, показал, что “весь дом находится в загрязненном состоянии, стены исколоты большими гвоздевыми дырами и в большинстве комнат сняты электрические провода. Имеющаяся кухня почти совершенно разрушена, печи с дырами и черные от дыма до невозможности. Пол изрублен колкой на нем дров, разрушены две каменные плиты. Во дворе разрушен каретник. На задах двора уничтожен толстого леса забор”»,— пишет тюменский историк Зинаида Соколова. Тем удивительнее, что даже в такой ситуации находились многоквартирные дома, жильцы которых пытались не только более или менее достойно содержать жилье, но и ремонтировать его, пользуясь всеми возможными законными и полузаконными способами. Сотни червонцев за голые стены Проведя в 1923–1924 годах частичную демуниципализацию зданий (фактически возвратив дома бывшим владельцам) и передав часть жилья в аренду, государство попыталось заставить жильцов самих отвечать за содержание и ремонт жилья. Для этого жильцам предлагалось создавать жилтоварищества, которые бы собирали коммунальные платежи и занимались ремонтом и содержанием дома. Правление товарищества, избираемое жильцами, состояло из трех членов, еще двое были запасными. Тогда же появляется должность управдома — постоянного служащего, который исполнял указания правления и выполнял работу по дому. В ряде случаев отдельные ушлые граждане использовали домоуправления для собственного обогащения. Например, жильцами дома №25 по 1-му Знаменскому переулку в Москве на общем собрании было выбрано правление, которому было поручено заключить договор с коммунальным хозяйством и принять меры к ремонту дома — исправлению отопления и крыши. Правление, членом которого оказался бывший домовладелец, договор не подписало, а, затянув дело с ремонтом, начало вести агитацию среди жильцов за передачу дома в аренду бывшему хозяину. Сбор подписей под заявлением в коммунальное хозяйство вел председатель правления жилищного товарищества, бывший мировой судья и сам домовладелец. Первыми подписались содержатель трактира «Не рыдай», бывший мировой судья и другие лица из числа «нетрудового элемента». Рабочим, проживающим в этом доме, пришлось писать жалобу в вышестоящие инстанции с просьбой разобраться и принять меры против произвола правления. Из-за катастрофической инфляции тарифы на коммунальные услуги приходилось систематически повышать. Только в течение 1922 года размер квартплаты поднимался дважды. Кроме того, в законе прописали возможность самообложения жильцов для проведения ремонта. В 1923 году была проведена дифференциация коммунальных платежей в зависимости от социального происхождения плательщика. Рабочие и служащие платили около 1% от своей заработной платы, тогда как лица свободных профессий и торговцы — от 5 до 15 раз больше. Однако все равно средств, собираемых жилтовариществами, едва хватало на самые необходимые траты — уборку помещений и вывоз мусора. Поэтому правления в поисках средств на ремонт дома выкручивались как могли. «На собрании членов жилтоварищества дома №37 по 14-й линии в Петрограде в марте 1922 года правление предложило провести трехкратное повышение квартплаты для оплаты ремонта водопровода,— пишет историк Елена Кириллова.— В прениях выяснилось, что этого будет недостаточно, тогда поступило предложение сделать пятикратное повышение, что было принято единогласно. Похожая ситуация была и в жилтовариществе дома №4 по Тучковой набережной. В октябре 1923 г. правление вывесило объявление: “К сведению жильцов. Квартплаты в одинарном размере хватит только на обыкновенные домовые расходы — оплату счетов за воду, электричество, зарплату служащим, текущий ремонт и мелкие расходы. Для уплаты второго взноса за страховку, вывоз мусора, отепление водопроводных труб и подвалов, вставки стекол в прачечной, на лестнице — денег нет. Ввиду чего правление имеет предложить на общее собрание жилтоварищества сделать для этой цели дополнительный сбор квартирной платы”». Показателен случай жилтоварищества дома №66 по Невскому проспекту в Петрограде. В марте 1923 года председатель правления решил заняться ремонтом протекающей крыши. Денег на эти цели практически не было, поэтому было решено договориться и по выгодной цене купить 3,5 тонны кровельного железа. Правление рассудило здраво: на ремонт крыши нужно было примерно 2,5 тонны железа, еще тонну можно было выгодно продать в условиях нестабильной валюты и купить на вырученные средства кисти, краску, гвозди. Еще одним способом получить деньги для личных целей правления или для ремонта дома были «въездные» платежи. Поскольку в крупных городах рабочему или крестьянину найти комнату было не так легко, правление могло требовать плату за въезд. Такие поборы были незаконными и нигде не проводились. Прокурор Иван Кондурушкин возмущался: «Государственный служащий или рабочий, приезжая в Москву на работу, по месяцам не могли найти себе угла, тогда как нэпмановская буржуазия, беспрерывно наплывающая в Москву в погоне за наживой, в несколько дней находила себе квартиру, уплачивая “за въезд”, т. е. за голые стены, десятки, а затем и сотни червонцев». «Если проследить, кому достается случайно освобождающаяся площадь в домах жилтовариществ, то увидим, что, если в каком-либо доме освободилась квартира, местные интересы толкают жилтоварищество на путь продажи квартиры как можно дороже, и вселяется в нее нэпман, так как с него и за въезд содрать можно, и в дальнейшем можно копеечку выколачивать. Пусти в дом рабочего — взять с него нечего, да и платить-то он гроши будет. Так поступают дома даже с преобладающим рабочим населением»,— писала «Правда» в марте 1924 года. После проведения демуниципализации жилья быстро развился полулегальный рынок продажи жилья. В 1924 и 1925 годах многие госорганы производили покупку для своих сотрудников целых квартир с полной обстановкой, причем цены за такие квартиры доходили до 100 тыс. руб. «Вновь появившиеся собственники недвижимости в середине 1920-х годов могли выбирать себе подходящих съемщиков,— подмечает историк Наталья Лебина.— Приличная семья Дьяконовых (глава семейства — известный историк, вернувшийся в середине 1920-х из-за границы), конечно, больше устраивала хозяев дома, чем прежние жильцы — “нечесаный пропойца, обихаживаемый отчаявшейся женой”, расплодившие к тому же в квартире мириады блох. Довольно легко разыскала после переезда в 1925 году из Москвы в Ленинград удобную отдельную квартиру на Большой Морской улице и Н. Я. Мандельштам». В целом, по различным оценкам, в отношения купли-продажи или аренды жилья было вовлечено в 1926 году более половины населения Ленинграда. Чтобы прекратить это явление, СНК РСФСР в июне 1926 года принял постановление об уголовной наказуемости за продажу и покупку комнат и квартир. Облицовка гнилого амбара 12 декабря 1923 года в Москве собрался первый Всесоюзный жилищный съезд, на котором было объявлено о выпуске жилищных сертификатов и провозглашено создание акционерного строительное общества — «Мосжилстрой». Кроме того, был выпущен жилищно-строительный заем. Все эти меры могли лишь в незначительной части смягчить жилищный кризис, так как «Мосжилстрой» предполагал при всех благоприятных условиях за два года дать новую жилую площадь лишь на 35–40 тыс. человек, т. е. на 50% естественного прироста от рождаемости. Вслед за созданием «Мосжилстроя» местным исполкомам было разрешено создавать Коммунальные банки, которые должны были кредитовать застройщиков на местах. А в 1925 году вышло постановление СНК РСФСР о льготах застройщикам. И тут же спекулянты, действовавшие ранее на рынке недвижимости, переквалифицировались в застройщиков. По новому закону застройщик был освобожден от налогов и сборов и имел возможность пользоваться жилой площадью свыше разрешенной нормы. Иван Кондурушкин вспоминал: «Брали на застройку пустопорожние участки или на “восстановление” разрушенные дома и дачи, делали в зданиях “картонный ремонт” на показ и сдавали со въездными. Или на пустырях возводили постройку из гнилого амбара, “облицовывали” и перепродавали возведенные “постройки” путем перезаключения договора». Основными застройщиками были местные Советы и кооперация. Но вот качество строительства новых домов оставляло желать лучшего. Лепили что угодно и как угодно. «Внутренняя отделка жилых комнат против прошлого года не улучшилась,— отчитывались депутаты Замоскворецкого райсовета по итогам 1928/29 хозяйственного года.— Вследствие недоброкачественности строительных лесоматериалов плохо выполняются работы, особенно по отоплению. Новое строительство по скорости выполнения работы добилось крупного успеха, но по качеству и стоимости дело обстоит неудовлетворительно». Для увеличения объемов вводимого жилья предлагалось даже надстраивать этажи на уже существующих зданиях. Выселение нэпманов К середине 1920-х годов доуплотнялись до предела, а обеспеченность квадратными метрами в городах и рабочих слободах все снижалась. Новостройки росли не такими быстрыми темпами, как хотелось. Стало ясно, что жилищное строительство, как государственное, кооперативное, так и частное, не могло в полной мере восполнить дефицит квадратных метров. На самом верху было принято решение о дополнительной муниципализации жилья, выселении «нетрудовых элементов» из занимаемых помещений и раздаче освободившегося фонда рабочим и служащим. Старт кампании по выселению пришелся на вторую половину 1927 года. Как и всегда, Москва была во главе процесса. В мае 1928 года «Правда» писала: «На вчерашнем заседании президиума Моссовета был заслушан доклад о ходе выселения нэпманов и домовладельцев из муниципализированных домов. По последним данным, в Краснопресненском районе намечено к выселению 49 семей, в Сокольническом — 8, в Бауманском — 21, в Пролетарском — 49, в Замоскворецком — 2, в Хамовническом — 15. До настоящего времени в отдельных районах выселены одиночки. Президиум Моссовета еще раз предложил усилить работу комиссий по выселению и закончить составление списков выселяемых к 15 июля». Не отставали и регионы. Так, управлению городского хозяйства в Смоленске было поручено отказывать в сдаче жилой площади в наем нетрудовым элементам и заселять только трудящихся. При этом к нетрудовым элементам следовало относить тех, для кого основной источник существования определялся наличием капитала,— владельцев торговых и промышленных предприятий, лиц, занимающихся комиссионными, экспедиторскими, кредитными и биржевыми операциями, получающих доходы от сдачи в аренду коммерческой недвижимости. К лицам нетрудовой категории относили также и служителей религиозных культов, независимо от того, по какой категории они облагались подоходным налогом. Несмотря на то что первоначальные списки нетрудовых элементов, составленные летом 1928 года, уже должны были содержать всех «нэпманов», домовладельцев и лиц, живущих на нетрудовые доходы, до середины 1930-го власти на местах продолжали выявлять все новые и новые семьи, подходившие под нужные критерии. Так, например, депутаты Замоскворецкого района города Москвы отчитывались перед избирателями по итогам 1928/29 хозяйственного года: «На 1 декабря 1929 года выселено 107 семей (332 человека), в результате чего получено 190 комнат с площадью 3000 кв. м. Кроме того, в стадии судебных решений находится 41 дело об изъятии 95 комнат. В связи с выселением нетрудового элемента привлечено к уголовной ответственности 10 правлений жилищных товариществ за ложные сведения и оскорбления членов жилищной секции». В результате муниципализации и выселения нетрудовых элементов в ведение местных коммунальных отделов стало поступать значительное количество квадратных метров жилья. Например, в Саратовский городской совет в течение 1929–1930 годов поступило 21 092 кв. м жилой площади, 75% которой специальным постановлением Нижне-Волжского краевого исполкома было выделено рабочим. За тот же период в Астрахани было муниципализировано 430 домов, что позволило разжиться 97 490 кв. м, а выселение «нэпманов» из домов городской кооперации дало еще 2388 кв. м. «Осуществление этого решения позволило к 1932 году вплотную приблизить норму обеспеченности жильем рабочих к средним показателям всего городского населения,— пишет саратовский историк Вачаган Чолахян.— А к 1934 году уже половину жилого фонда в регионе занимали рабочие». Тем не менее в целом по стране ситуация с обеспеченностью жильем оставалась очень тяжелой. Кризис так и не удалось побороть, а жилищный вопрос испортил не одно поколение граждан нашей страны.