Благая тень
Почему неформальная занятость полезна для экономики Низкая безработица и маленькие зарплаты, которые еще сильнее сжимаются в кризис,-- устройство российского рынка труда далеко от хрестоматийного. Сломать эту модель можно, но дорого и, в общем-то, незачем: она смягчает кризисы, а ее слом при дефиците ресурсов грозит социальными потрясениями. НАДЕЖДА ПЕТРОВА Работа для бедных Кризис закончился, а сколь-нибудь заметного роста безработицы так и не случилось. В феврале уровень безработицы составлял 5,6%, а кризисный максимум -- 6% в марте 2016 года -- был ниже показателей пятилетней давности (6,3%). И как бы ни хотелось списать это явление на демографические эффекты, не получится: население-то, конечно, стареет, но все кризисные годы численность занятых была даже выше прежнего. Однако получали работники куда меньше, чем до кризиса: прежде чем в 2016-м рост реальных зарплат возобновился, они похудели примерно на 10%. Падение доходов домохозяйств просто вынуждало идти на работу тех, кто прежде работать не собирался. Эта ситуация далека от хрестоматийной. Как отмечается в подготовленном для Центра стратегических разработок докладе Центра трудовых исследований и лаборатории исследований рынка труда ВШЭ, "в любом стандартном учебнике по экономике предполагается, что картина должна быть обратной". То есть зарплата в кризис должна была оставаться стабильной, а расти -- безработица. Но стандартные учебники писались не про РФ, где рынок труда куда чаще реагирует падением зарплат (иногда и в номинале), чем сокращением рабочих мест. "В России за 25 лет сложилась специфическая модель рынка труда, в которой адаптация происходит преимущественно за счет ценовой подстройки. В основе этой модели лежит определенная конфигурация институтов -- минимальный размер оплаты труда (МРОТ), пособие по безработице, трудовое законодательство, двухъярусная зарплата, которая обеспечивает высокую занятость и низкую безработицу, но ценой нестабильной зарплаты и значительного неравенства",-- констатировал, представляя доклад в ЦСР, директор Центра трудовых исследований ВШЭ Владимир Гимпельсон. Как именно эта модель срабатывает во время кризисов, зависит от ситуации. К примеру, в 2009 году, когда правительство пыталось сдерживать падение доходов населения, реальные зарплаты снизились всего на 3,5%. Но и безработица была куда выше (8,2% по итогам года, на пике -- 9,2%). А нынешний кризис оказался для нее практически идеальным -- даже про "майские указы" в правительстве предпочли временно забыть, и специфика российского рынка труда смогла проявиться в полной мере. Правда, после этого идеального шторма у правительства возникли новые вопросы: как поднять производительность труда, вывести зарплаты из тени и что делать с "уникальным явлением: работающими бедными". Согласно недавнему заявлению вице-премьера Ольги Голодец, в России 4,9 млн человек получают зарплату на уровне МРОТ. Не говоря уже о том, что сам МРОТ (7500 руб., с 1 июля 2017-го -- 7800 руб.) ниже прожиточного минимума трудоспособного населения (10 678 руб. на третий квартал 2016 года). А Росстат в 2015 году (данные обследования за 2016-й еще не опубликованы) оценивал долю работников с низкой оплатой труда (ниже двух третей медианной зарплаты, составлявшей на то время 24,8 тыс. руб.) в 27,3%. Пособие на неформальность Маленькие зарплаты значительной части работающего населения -- прямое следствие низкого МРОТ и ничтожного пособия по безработице. "Соотношение МРОТ и средней зарплаты труда в России никогда не поднималось выше 30%, а начиная с 2010 года оно колеблется в интервале 15-20%", тогда как в европейских странах -- 50-70%, отмечается в докладе. При этом сам по себе МРОТ, устанавливаемый на федеральном уровне, имеет еще один существенный для большой страны недостаток: он не учитывает региональную специфику. Регионы, правда, могут устанавливать свои минимальные заработные платы (РМЗП), и в 62 регионах они установлены, но они не могут быть ниже МРОТ. А МРОТ на конец 2016-го составлял 11% от средней зарплаты в Москве, 15% -- в Санкт-Петербурге и 38% -- в Дагестане. В итоге в тех регионах, где соотношение низкое, МРОТ не играет никакой регулирующей роли, а в тех, где оно высоко, любое его повышение неизбежно приведет к тому, что многие работодатели не смогут его платить. Правительство последнее соображение, впрочем, не то чтобы пугает. Голодец на недавнем заседании президентского Совета по стратегическому развитию, напротив, указывала, что повышение МРОТ приведет к росту производительности труда, "сразу даст нам вывод из системы самых низкопроизводительных рабочих мест". За немногим дело стало: "чтобы эти люди были вовремя переобучены" и чтобы "не почувствовали никаких сложностей в связи с создавшейся ситуацией". Не почувствовать сложностей, однако, можно лишь в одном случае -- если человек может рассчитывать на приличное пособие по безработице. Но оно сейчас составляет в среднем 3 тыс. руб. (установленный законом максимум -- 4900 руб., минимум -- 850 руб.), и в большинстве регионов просто нет денег, чтобы позволить себе хоть что-то доплачивать сверху. Оставшись без работы, люди не могут себе позволить долго искать новую или посвящать месяцы своему переобучению -- им приходится соглашаться на то, что под рукой, даже если зарплата будет низкой. Между тем, как отмечается в докладе, "значительная доля таких рабочих мест относится к неформальному сектору". Правда, такая занятость не всегда означает низкие доходы -- самозанятые в доходах, как правило, не теряют, но их не более 5-7%. Наемные работники-неформалы высокими зарплатами похвастаться не могут. "Начиная с середины 2000-х годов, когда прошла серия "взрывных" повышений МРОТ, каждое повышение выталкивало заметное число работников из формального сектора в неформальный. И хотя каждый "выброс" был сам по себе не слишком значительным, нельзя исключить, что в дальнейшем при сохранении такой же агрессивной политики ее последствия будут уже гораздо менее безобидными,-- предостерегают авторы доклада.-- Сценарий, при котором главным драйвером разбухания неформального сектора будет выступать непрерывная эскалация минимальной заработной платы, представляется вполне правдоподобным". Страх перед тенью Неформальный сектор, строго говоря, не так велик, как его нередко себе представляют: оценки его размеров варьируются от 20% до 33% работающих в зависимости от используемого подхода. При этом Росстат, отмечается в докладе, относит к неформальной практически "любую занятость в бизнес-единицах, не имеющих статуса юридического лица", и "понятие неформального сектора фактически сливается с понятием некорпоративного сектора". Если же использовать критерии, принятые в международной практике (включая, в частности, количество занятых), оценка доли занятых в неформальном секторе снижается до 10-15%. "Примерно такими же", указывают авторы, будут оценки, если относить к неформально занятым только "работников, не имеющих официально оформленных трудовых контрактов либо не уплачивающих обязательные взносы" в социальные фонды. Это совпадает с оценками, которые получали ранее "Деньги", используя данные ФНС за 2015 год (см. публикацию "Дома и тени помогают"). Наши расчеты показывали, что неизвестные налоговой доходы имело около 13% предположительно (то есть по данным выборочных обследований Росстата) занятого населения -- чуть больше 9 млн человек (Минтруд настаивает на 15 млн). И эффективного способа легализовать этих людей не существует. Не придумано. Это, конечно, не мешает правительству пытаться. Намерения ввести что-то вроде налога на тунеядство, кажется, несколько поугасли на фоне событий в соседней Белоруссии, где попытки реально собрать этот налог привели к массовым акциям протеста, но чиновников не оставляет желание поймать "упущенный доход", например, отрезав неплательщикам взносов доступ к бесплатной медицине. "На этот год мы ставим себе задачу найти возможные схемы легализации доходов... Это может быть платеж в государственные внебюджетные фонды (ПФР и ФФОМС) или что-то другое,-- рассуждал в февральском интервью РБК глава Минтруда Максим Топилин.-- В Германии, или в Финляндии, или во Франции вы не сможете, оказавшись без работы, сидеть и ни о чем не думать. Сразу возникают вопросы, связанные, например, с медицинской страховкой... У нас законодательство не докручено". Хотя подобный подход приведет разве что к ухудшению здоровья бедного населения, а те, кто может себе позволить отдать 20 тыс. за медицинские услуги, скорее отнесут их в частную клинику. "Неформальность на рынке труда в принципе неустранима,-- подчеркивается в докладе ВШЭ.-- Мировой опыт свидетельствует, что борьба с неформальностью не может вестись в лоб, а репрессивные меры в лучшем случае бессильны. С помощью административного зажима можно (хотя бы частично) вытравить неформальные трудовые отношения, но ценой этого почти наверняка будет резкий рост безработицы и экономической неактивности". Абсорбирование безработицы неформальной занятостью гораздо выгоднее и безопаснее для государства. И так будет по крайней мере до тех пор, пока деловой климат мешает выполнять эту функцию формальному сектору, то есть пока рабочие места в нем просто не создаются в нужном количестве. Взлом невозможен Сложившаяся модель рынка труда устойчива, но ее можно взломать. Механизм взлома, по словам Гимпельсона,-- "резкое повышение минимального размера оплаты труда либо пособия по безработице, причем пособие по безработице -- даже более сильный инструмент", но рекомендовать такой взлом авторы "не готовы", причем по целому ряду причин. Во-первых, это дорого. "Сломать модель означает, что мы принципиально отдаем приоритет высокой заработной плате, убираем работающих бедных, но обратной стороной будет высокая безработица, с которой надо будет что-то делать, нестабильная занятость и т. п. Интенции перейти к этому могут быть, но на это должны быть еще ресурсы. И я скажу, что в ближайшей перспективе ресурсов на это нет",-- пояснил на круглом столе в ЦСР соавтор доклада заведующий лабораторией исследований рынка труда ВШЭ Сергей Рощин. Во-вторых, эта система хотя и не создает стимулов для создания рабочих мест или обучения персонала, но она не создает и помех. "Проблема,-- говорит Рощин,-- не в том, что эта модель мешает развиваться предприятиям, которые могут быть передовыми с точки зрения компетенций и технологий. Проблема в "хвостах" в виде неэффективных предприятий, низкой производительности, низкой заработной плате. Эти "хвосты" есть часть этой модели. Но препятствий для развития в ней нет". А главное, у нее, по словам члена-корреспондента РАН заместителя директора Центра трудовых исследований ВШЭ Ростислава Капелюшникова, есть "огромное макроэкономическое преимущество", которое "перевешивает любые недостатки": "В современной макроэкономической теории признано, что причиной, превращающей даже небольшие шоки в глубокие и затяжные экономические кризисы, является ценовая негибкость, прежде всего -- негибкость заработной платы. Гибкость зарплаты в российских условиях создала ситуацию, когда экономические кризисы в нашей стране оказывались менее глубокими и менее длительными, чем могло бы быть при ином устройстве рынка труда. Ломать эту модель ни в коем случае не нужно. Это -- преимущество, которое имела российская экономика и в 1990-е годы, и имеет сейчас". "Основные проблемы рынка труда, по нашему мнению, лежат вне рынка труда и системы его институтов,-- подчеркивает Гимпельсон.-- Это общий бизнес-климат, плохое корпоративное управление, демография, здравоохранение и образование, неясность с пенсионной системой... можно продолжать". Что, правда, не значит, что можно совсем ничего не делать. В резюме доклада отмечается, что рынку труда была бы полезна "последовательная децентрализация и регионализация основных институциональных якорей, таких как минимальная заработная плата и пособия по безработице". Но, что самое важное, "если мы хотим стимулировать создание новых и производительных рабочих мест, снижать степень деформализации, способствовать росту заработной платы, то прежде всего необходимо избегать эскалации издержек на труд при ограниченном спросе на него... Но это не только вопросы налоговой политики, это во многом и вопросы трудового законодательства, избыточного и непрогнозируемого регулирования, избирательного и часто шизофренического правоприменения. Нам представляется, что в среднесрочной перспективе это должно быть главной мерой политики. Такая политика была бы и дешевле, и эффективнее многих иных реформаторских начинаний".
