Директор ФРИИ Варламов: 350 млрд рублей лежат под ногами, но их никто не спешит взять

Кирилл Варламов — директор Фонда развития интернет-инициатив (ФРИИ) с момента его основания в 2013 году. Российский технологический предприниматель, менеджер и общественный деятель. В ноябре 2001 года стал одним из основателей российской софтверной компании NAUMEN. Победитель конкурса "Предприниматель года" (2012), проводимого консалтинговой компанией Ernst & Young в 50 странах мира.

В интервью Ивану Сурвилло Кирилл Варламов рассказал о том, почему из России уезжают технологические стартапы, как обеспечить технологический суверенитет и сколько российские компании могут заработать на импортозамещении.

— На ПМЭФ говорили про итоги работы инновационной отрасли за 30 лет. Как ты ее оцениваешь?

— Возникает ощущение картонных замков. Кто-то просто верит, что они за 30 лет построены и реально существуют. А в реальности отсутствие спроса на инновации уничтожает мотивацию всех ключевых игроков действовать внутри страны. Стартапы ввиду ограниченности рынка и отсутствия инвестиций уходят из страны, инвесторы не видят способа заработка в сравнении с другими финансовыми инструментами, ученые и исследователи не понимают, как они могут заработать на своих изобретениях, и так далее.

Чтобы оценить успешность отрасли, мы должны определить, что она должна производить, как и в чем измерять результат ее работы. При ответе на этот вопрос и определяются требования к ней и ее контур. Иначе мы получаем завод, который выпускает дым.

Если вы как стартап создали инновационный продукт, нащупали рыночную нишу и начали взрывообразным образом завоевывать рынок, то вам срочно нужна куча денег. Иначе конкуренты быстро позаимствуют идею и обгонят вас, поскольку привлечение капитала в развитых венчурных экосистемах работает быстро.

Многие изобретения были сделаны в России, телевизор например. Мы гордимся этим первенством, но к нам эти изобретения возвращаются уже в виде конечных продуктов, разработанных и собранных в других странах.

Если оценивать успешность нашей экосистемы с точки зрения способности производить инновационные компании и создавать какие-то технологические заделы, она, безусловно, успешна. В мире около 2 тыс. компаний с русскоязычными фаундерами. Из них несколько "единорогов" (компания-стартап, получившая рыночную оценку стоимости в размере свыше $1 млрд — прим. ТАСС). Но сами по себе "единороги" не представляют какой-то уникальной ценности.

Важна именно способность экосистемы их производить, удерживать их основные управленческие, производственные и научно-исследовательские мощности внутри страны.

Пока российская экосистема не в состоянии это делать. Что такое "единорог" помимо общеизвестного определения? Это следствие того, что в экосистеме есть инвесторы, способные дать деньги компании по оценке в миллиард долларов. Если компания доросла до этого состояния быстро, то это характеризует возможность экосистемы быстро концентрировать ресурсы на прорывной идее. Это ключевая функция экосистемы. Если у вас нет такой возможности — значит, вы будете проигрывать.

Поэтому технологические компании, которые были созданы в России, довольно быстро уезжали из страны — за "умными инвестициями", за большим рынком, за комфортной предпринимательской средой. Мы экспортировали и экспортируем наши ресурсы в виде стартапов, квалифицированных и мотивированных людей, технологий и идей в США и другие западные экосистемы. Эта проблема свойственна не только нашей стране, но и всему миру.

— А с учетом новых условий что будет с венчурным рынком?

— Если посмотреть объем российского венчурного рынка прошлого года — это 50 млрд рублей.

Мы с ЦМАКП (Центр макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования — прим. ТАСС) еще в 2018 году рассчитали, что для интенсивной цифровизации страны к 2030 году объем венчурных и поздних инвестиций в цифровую экономику должен составлять более 240 млрд рублей в год.

При этом только экспорт информационно-коммуникационных технологий может составлять до $24 млрд в год.

Это тот объем инвестиций, который нужен нашим компаниям каждый год, чтобы расти, развиваться и делать технологические заделы, вкладываться в научные исследования. И если инвестиций нет — компании будут уезжать в более развитые экосистемы, потому что так работают базовые законы рынка.

В масштабах экономики страны это небольшие деньги. Они есть у банков, корпораций, даже у физических лиц. Немаловажно, что это возвратные деньги, которые дадут отдачу на вложенный капитал.

С начала специальной военной операции траектории развития венчурного рынка и сектора инноваций изменились до неузнаваемости в сторону большей суверенизации, концентрации ресурсов на приоритетных для страны разработках, смены инвестиционных и рыночных партнеров на азиатские, африканские, отчасти южноамериканские направления.

Происходит переосмысление назначения инновационной системы страны — ставятся реальные задачи обеспечения технологического суверенитета, удержания технологического уровня экономики страны, повышения роли технологий как фактора роста экономики и прочие.

Но существующие инструменты и опыт реализации госполитики в инновационной сфере не в полной мере готовы к новым вызовам. Сейчас объем доступных на венчурном рынке денег сильно сократился. Зарубежных инвесторов, по правде сказать, последние несколько лет почти и не было. Но даже российские перестали инвестировать.

Надеюсь, что чаяния отрасли будут услышаны главой правительства Михаилом Мишустиным. Для развития инновационной экономики нужно наполнять рынок инвестиционными деньгами, не грантовыми, не субсидиями. Самое главное — не бюджетными.

— Почему?

— Бюджетные деньги довольно проблематично дать в капитал. Это всегда очень плохо заканчивается.

Сейчас деньги раздаются зачастую в виде грантов или субсидий, причем они должны быть правильно упакованы через процедуры, которые проводятся в лучшем случае раз в полгода, а то и раз в год. Если компания претендует на регулярное финансирование разработки и упаковки своего продукта, значит, она должна заранее гарантированно раз в год претендовать на грант. У большинства стартапов в силу изменчивости рынка и бизнес-модели просто нет возможностей для такого планирования.

В чем главная разница между грантом и инвестициями в капитал? Грант — это, по сути, благотворительность, за которую компании надо аккуратно отчитаться, чтобы ее не наказали проверяющие органы за нецелевое использование. Грантовая система оформления формализована и никак не учитывает того, что на самом деле происходит в компании. Вам надо отчитаться по человеко-часам, по патентам, количеству "произведенных инноваций", по другим бесполезным для завоевания рынка метрикам.

Можно возразить: "Давайте поставим показатели завоевания рынка". А как ты можешь гарантировать, что у тебя что-то получится на рынке? Это же всегда гипотеза, всегда риск. И ведь чаще не получается, чем получается. А если не получится что-то сделать за бюджетные деньги, последствия грустные. Вот и пишутся в показателях "картонные замки" — только те, за которые можно формально отчитаться. В итоге компании вынуждены тратить до 40% вообще всех денег, получаемых по гранту, просто для формирования отчетности.

Если же вы инвестируете деньги в капитал, то это похоже на наем человека на работу. Вам нужно вместе с ним "отбить" его зарплату и вместе заработать. Это совершенно другой принцип отбора компаний, и он полностью нацелен на помощь стартапам в росте и завоевании рынка — основное отличие грантовых ресурсов от инвестиционных "умных денег".

— Звучит все не очень радостно.

— Огромный объем западного софта и оборудования в IT в условиях западных санкций угрожает устойчивости производственных и бизнес-процессов всей экономики. Проблемы с поддержкой и обновлениями цифровых систем предприятий снижают и без того невысокую производительность труда, запрет на ввоз микросхем останавливает производство высокотехнологичной продукции и замедляет цифровизацию экономики страны.

Самое главное — нет ответа на вопрос: "Какова конечная цель инновационной политики?" Тут можно много и по-разному рефлексировать.

Например, многие из подобных задач перечислены в указе президента по созданию национальных программ в таких областях, как демография, здравоохранение, образование, жилье, поддержка занятости, наука, предпринимательство и другие. У каждой из программ есть конкретные KPI.

Эта модель хорошо иллюстрируется примером модернизации транспорта в Германии. Государство сформулировало цель — увеличить число электромобилей на дорогах до 10 млн к 2030 году. Что было сделано? В рамках НИОКР (научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы — прим. ТАСС) государством была сформулирована и профинансирована задача по разработке емких аккумуляторов. Производителям выделены прямые субсидии для выпуска электромобилей, местным властям предложена поддержка в развитии инфраструктуры зарядных станций и содействие в закупках электротранспорта, а потребителям — налоговые льготы.

Важно то, что государство, четко формируя свой долгосрочный заказ, отдает его исполнение в конкурентную среду. Это называется рынок в обмен на инвестиции. Государство, ставя цель, создает новый рынок, привлекает технологических партнеров, научно-технологический комплекс, инновационные институты, компании и стартапы. Тогда все выстраивается в единую цепочку и служит решению конкретной задачи.

Не нужно придумывать инструменты поддержки и форматы реализации таких проектов. Минпром РФ уже запускает перспективный механизм импортозамещения на базе крупных "вытягивающих" проектов, модифицированного механизма специальных инвестиционных контрактов (СПИК) и межрегиональных офсетных контрактов, основанных на гарантиях спроса на создаваемую импортозамещающую продукцию.

При этом важно не забывать, что основной целью, как первый зампред Андрей Белоусов недавно сказал, является все-таки создание и развитие компаний. Основным объектом внимания всей инновационной повестки должны быть именно технологические компании, а не импортозамещение любым путем. Все должно происходить в логике рынков.

— Думаешь, в рыночной логике реально импортозаместить программное обеспечение, ушедшее с рынка?

— Если говорить про программное обеспечение для бизнеса, я думаю, что реально заместить 98% всего софта в приемлемом качестве в течение трех-четырех лет. У нас действительно хорошие программисты.

Однако продукт, созданный какой-то компанией для своих внутренних нужд, и продукт, который делается компанией-вендором, — два совершенно разных продукта. Первое даже продуктом назвать нельзя. Это просто некое решение-"заплатка", которое невозможно тиражировать, масштабировать. Для создания рыночного продукта нужна хорошая экспертиза вендора, который в состоянии производить программный продукт с хорошим уровнем зрелости — в том числе функционирующий в масштабах крупного бизнеса с тысячами пользователей.

А корпоративное или ведомственное импортозамещение придется на протяжении всего жизненного цикла софта, измеряемого годами и десятилетиями, обеспечивать ресурсами корпорации или государства, только для того, чтобы была возможность эксплуатации, без перспектив достижения уровня международных аналогов.

Рынок софта в России составляет примерно 700 млрд рублей в год. После того как иностранные компании покинули рынок, появилась рыночная возможность на 350 млрд рублей в год.

Размер каких-то ниш, правда, будет недостаточным, чтобы компания могла развиваться. Поэтому мы говорим про экспортоориентированное импортозамещение.

— Объясни, что это значит?

— Допустим, российский рынок вашего решения — 10 млрд рублей. Создавая новый бизнес, вы заберете 30–40%, максимум 50% рынка — больше не бывает. А если 5 млрд недостаточно для того, чтобы создать и поддерживать такое решение? Значит, вы заранее должны думать, а куда вы еще будете выходить, на какие рынки.

Можно выращивать компании на экспорт, зарабатывая в других странах, где живет 7 млрд человек. В Индии насчитывается 32 "единорога", в Китае — 142. Они обслуживают гигантские внутренние рынки своих стран. Грядущая кластеризация мира, постепенный отход от тотальной глобализации делают эту модель еще более привлекательной. Мы сейчас сами учимся и учим наши компании работать на рынках Юго-Восточной Азии, Индии. Это те рынки, куда мы будем переориентировать поток стартапов.

Для выращивания технологических чемпионов, которые в состоянии создать инновационный продукт как для импортозамещения, так и на экспорт, нужны венчурные фонды, чего бы мы ни придумывали.

Мы считали вместе с коллегами из Центра макроэкономического анализа и прогнозирования — России нужно порядка девяти-десяти таких фондов, размером от 30 млрд до 150 млрд рублей. Они должны быть нацелены на конкретные ниши, конкретные отрасли.

— Есть примеры подобного?

— Так делает Китай уже более 20 лет. Они создают отраслевые фонды. Таких фондов несколько десятков, и они нацелены на конкретные ниши. Например, только для развития полупроводниковой отрасли был создан фонд на $46 млрд.

В России с помощью вертикально интегрированных фондов можно выращивать крупных технологических игроков в нишах, необходимых именно нам. Есть отрасли, которые наиболее критичны для страны, — например, добывающая отрасль, которая обеспечивает нашу экономическую безопасность. Если бы у нас появились технологические компании, они за счет насыщения технологиями целых индустрий: сельское хозяйство, нефтегазовую отрасль, транспорт, ЖКХ — подняли бы их эффективность. По нашему совместному с ЦМАКП прогнозу, к 2030 году совокупный эффект от интенсивной цифровизации составит минимум 14 трлн рублей.

Допустим, у нас есть цель повышения ожидаемой продолжительности жизни. Это целый комплекс задач, и для их решения нужен целый набор инноваций. Что у нас является причиной смертности номер один? Сердечно-сосудистые заболевания. Значит, нужно создавать фонд, который будет инвестировать в компании, способные находить правильные решения этой проблемы и выводить на рынок продукты, которые позволяют решать ее на стратегическом уровне, тем самым обеспечивая значимый вклад в достижение долгосрочных целевых показателей.

Есть и другие ниши, не менее важные на национальном уровне, а мы их игнорируем. Удивишься, но это, например, метавселенные.

Вообще технологические чемпионы должны выращиваться там, где есть работа с массовой аудиторией, а также где отрасли претерпевают радикальные изменения, что дает возможность для появления отраслевых или кросс-отраслевых платформ, — например, в цифровой экономике это и беспилотный транспорт, и сельское хозяйство, и промышленные системы. Там много предпринимательских и технологических рисков, такие бизнесы не построить по приказу за грант.

— Метавселенная так же важна, как медицина?

— Все якобы независимые коммуникационные площадки начали откровенно подыгрывать определенной стороне. Такая же история случится с цифровыми вселенными. Уже прямо сейчас дети и подростки сидят в Roblox и на других подобных платформах. В Roblox каждый день находятся 50 млн игроков, 25% из них меньше девяти лет, 30% — 9–12 лет. В США этим сервисом пользуются больше половины подростков. Доходы Roblox за 2021 год почти $2 млрд, последние годы компания очень быстро растет, удваивая свою выручку.

И уровень вовлеченности аудитории нарастает по спирали. Посмотри, насколько нас всех захватили социальные сети, сколько времени мы там проводим.

Вовлеченность в метавселенной будет на голову выше. И на достижение этого результата уже сейчас тратятся огромные деньги. Над проектом Meta (корпорация Meta признана в РФ экстремистской — прим. ТАСС) работают более 10 тыс. сотрудников компании, а на ее ребрендинг было направлено более $10 млрд. Это будет коллаборационная среда новой экономики, а не просто место для публикации мемов и котиков. Через несколько лет, когда аудитория подрастет, запретить ее будет значительно сложнее, чем Facebook (запрещен в России, принадлежит корпорации Meta, которая признана в РФ экстремистской — прим. ТАСС).

Без активной экспансии и освоения этого тренда мы потеряем огромный кусок экономики будущего, в которой будут не только создаваться новые ценности, но и продвигаться новые смыслы, не хотелось бы, чтобы эти смыслы нам транслировала компания Meta.

— Нам надо создать что-то свое?

— Конечно. Проблема в том, что мы уже упустили этот тренд и надо создавать что-то свое очень быстро. А как создать? Поручить госкорпорации? Во-первых, такой проект нужно создавать с привлечением существенных инвестиций. Во-вторых, нужен целый набор технологий: хранения, безопасности данных, верификации, интеграции реального и виртуального пространства. Для развития каждой такой технологии нужны свои инновационные компании.

— Звучит как план.

— Вопрос в исполнении. Глава правительства Михаил Мишустин дал поручение — сделать реальный план импортозамещения. До этого общего плана, по сути, не было. По итогам шести месяцев 2022 года софта и лицензий в рамках 223-ФЗ госкомпании закупили на сумму 40,86 млрд рублей, что на 43,5% ниже, чем годом ранее.

Они просто ждали, что кто-то решит их проблемы за счет пиратства или других левых решений? Это дорога в пропасть.

Новым вызовам нужны новые инструменты госполитики — вертикально-интегрированные фонды. В стране достаточно профессиональных команд из институтов развития, частных фондов, корпораций, которые могли бы взять такие фонды в управление, а персональная ответственность руководителей фондов и создаваемых технологических чемпионов поможет добиться результата.

Есть рынок, о котором я уже говорил, — 300–350 млрд рублей.

Сделать это быстро и эффективно можно при создании специального фонда импортозамещения размером 20–30 млрд рублей. Он сможет инвестировать в компании, которые будут быстро наращивать свой объем, захватывая те ниши, которые сейчас освободились. Окно возможностей может закрыться уже через пару лет.

— Как же определиться с приоритетами целей?

— Для сферы IT одним из возможных критериев приоритизации может быть обеспечение долгосрочной стабильности функционирования производственных и деловых процессов. Если есть среднесрочные или долгосрочные риски применения зарубежных цифровых продуктов в отрасли или нескольких отраслях, при этом продукты имеют экспортные перспективы — это первые кандидаты на разработку для отечественных компаний.

Могут быть и другие критерии, например, для коммуникационных систем чувствительным является порог в 500 тыс. пользователей ежедневной аудитории. Такие площадки полезно замещать отечественными решениями.

Работу по картированию критически важных цифровых систем такой специальный фонд импортозамещения будет вести непрерывно, совместно с институтами развития, центрами компетенций, ведущими научными и научно-образовательными организациями. А правительство РФ и профильные министерства утвердят планы импортозамещения, которые будут реализовываться новым инструментом.